Андрей Воронин - Игра без правил

– Обижаете, Борис Иванович! – сказал Подберезский. – Чистая правда. Я бы не удержался: обязательно сказал бы, что машину кобель угнал.

– И то правда, – согласился Комбат. – Ладно, намек понял. Когда решу в Питере пройтись по бабам, Серегу в салоне запирать не буду. Так и быть, возьму с собой.

– Вот еще, – сердито буркнул Сергей с соседнего сиденья, заливаясь густой краской и от этого еще больше сердясь. – Нужны они мне больно.

– И то верно, – согласился Комбат, делая вид, что не замечает, как смутился подросток.

Он запустил двигатель, хлопнул дверцей и, помахав на прощание Подберезскому, выехал со двора. Сергей, высунувшись из окна, махал Подберезскому, пока тот не скрылся из вида.

– Нравится тебе Андрей? – спросил Рублев, направляя машину в сторону Ленинградского шоссе.

– Нормально, – ответил Сергей, дисциплинированно защелкивая ремень безопасности: он не хотел, чтобы у Рублева были из-за него неприятности. – Он вроде вас, веселый и не задается.

Они проезжали мимо Белорусского вокзала. Комбат хотел спросить у Сергея, не тянет ли того обратно на вокзал, на волю, к старым приятелям, но прикусил язык. Получилось бы, что он напрашивается на комплимент: спасибо, мол, дядя Боря, вы меня от сумы да от тюрьмы спасли, в люди вывели, учиться послали.., короче, сплошной "Золотой ключик" с Б. И. Рублевым в роли папы Карло. Вместо этого он сказал:

– Завидую я тебе, Серега. Впервые едешь в Питер.

Это ж сколько ты всего интересного увидишь! Три дня, конечно, для Питера не срок, но на то, чтобы влюбиться, хватит.

– В кого влюбиться? – настороженно спросил Сергей.

– Да в город, в город влюбиться, – усмехнулся Комбат. – Женить я тебя пока что не собираюсь. А что это ты так разволновался? Есть кто-нибудь на примете?

– Да ну вас, – отворачиваясь к окну, буркнул подросток. – Никого у меня нету.

– А вот и врешь, солдат, – покосившись на него, сказал Комбат. – Ведь врешь же?

– С чего это вы взяли, что я вру? – спросил Сергей, разглядывая проносившиеся мимо машины так внимательно, словно приехал из оленеводческого поселка, в котором сроду не видели легковых автомобилей.

– A y тебя уши красные, – сказал Рублев, – так что зря ты отворачиваешься. И краснеешь, между прочим, тоже зря. Влюбляться не стыдно, особенно в твоем возрасте.

– А в каком стыдно? – заинтересованно спросил Сергей, поворачиваясь к нему.

Комбат задумался.

– А черт его знает, – честно ответил он. – Ни в каком, наверное. Если, к примеру, такой дед, как я, вдруг начнет вздыхать и писать любовные записки, это, наверное, будет смешно, а стыдно… Да нет, наверное, не стыдно. Вором быть стыдно, бандитом, трусом или там предателем – это да, это стыд и срам, а если нравится тебе девчонка, чего же тут стесняться? Если бы все этого стеснялись, люди давно вымерли бы.

– Как это? – удивился Сергей.

– Перестали бы жениться, рожать детей, состарились и умерли, – ответил Рублев. – Очень просто.

Некоторое время они ехали молча. Комбат осторожно переводил дыхание, думая о том, что воспитывать подростка все-таки очень нелегко. Вот вам, пожалуйста: не думал, не гадал, и вдруг пришлось читать лекцию по половому воспитанию. Наверное, это была не самая удачная лекция, но Борис Иванович был доволен и этим: все-таки это была область, в которой он сам чувствовал себя не вполне уверенно. Если бы разговор зашел о типах парашютов, применяющихся в армии, транспортных самолетах или тактике ведения боя малыми подразделениями, о видах вооружения и о том, как без лишнего шума снять часового, не имея при себе никакого оружия, кроме шнурков от ботинок да перочинного ножа, он, несомненно, был бы на высоте положения, но это…

Вечернее солнце зависло впереди и слева, сверкая яростными медно-красными вспышками в просветах между тяжелыми тушами зданий, словно кто-то быстро мчался параллельно их машине, ведя по ней непрерывный автоматный огонь. Поймав себя на этом сравнении, Рублев невесело усмехнулся: сколько лет прошло, а в голове все то же – стрельба, взрывы, пыльные горы, бьющий в лицо ветер и подернутая полупрозрачной дымкой земля далеко внизу. Все, что было потом, спрессовалось в один пласт невыразительного серого цвета: какие-то истории, в которые он постоянно влипал на гражданке, и короткие промежутки между этими историями. Ни то, ни другое не вызывало ни теплых чувств, ни интереса. "Получается, что я, как выброшенный на свалку диван, живу воспоминаниями, – подумал Комбат. – Ничего хорошего в этом нет, но и менять что-либо, похоже, уже поздно. Может, благодаря Сереге все пойдет по-другому. И больше никаких историй – все, к черту, надоело. Что я, не могу жить, как все нормальные люди?"