Андрей Воронин - Из любви к искусству

Потом он принялся за дело. Включать свет было опасно, фонарик он не взял (невозможно, черт подери, предусмотреть и запомнить все до мелочей!), так что действовать пришлось в основном на ощупь. Впрочем, здесь он мог найти что угодно с завязанными глазами или вообще без глаз. Не вышивать же он сюда пришел, в конце-то концов!

Для начала Перельман разделался с совой. Чтобы добраться до штыка, ему пришлось разбить стеклянную витрину взятым с соседней полки старинным ржавым утюгом. Он пригвоздил сову к планшету, используя штык в качестве булавки и утюг в роли молотка. Грохот от ударов разносился, наверное, по всей школе, но Перельман перестал обращать на это внимание: спящий пьяным сном тугоухий сторож вряд ли мог его услышать. Он ломал, крушил и с остервенением раздирал в клочья то, что нельзя было сломать. Едкая пыль забивала ноздри, мелкий мусор оседал на ресницах и попадал в глаза, во все стороны летели щепки, осколки стекла и глиняные черепки. Междувделом Михаил Александрович не забывал работать баллончиком, обильно распыляя вокруг себя черную краску.

В какой-то момент он посмотрел на часы и понял, что увлекся. Перельман тряхнул головой, отгоняя наваждение. «Что это со мной? – подумал он. – Я словно с ума сошел.» Это действительно напоминало буйное помешательство: он крушил музей с таким наслаждением, словно каждый удар падал не на безответные пыльные экспонаты, а на ненавистные бритые черепа фашиствующих подростков. «А ведь мне нечего делать в школе, – понял он. – Ведь я их по-настоящему ненавижу. Еще немного, и я начну их бить, а может быть, и убивать. Пора бросать все и уезжать отсюда ко всем чертям, пока я окончательно не свихнулся. Тем более что теперь я обеспечен до конца жизни. Черт, до чего же это непривычно: чувствовать себя обеспеченным до конца жизни!»

Он повесил на плечо тяжелую сумку и вышел из музея, не потрудившись закрыть за собой дверь. Сумка висела на левом плече, а в правой руке Перельман держал фомку. Мимоходом он подумал, что если в таком виде его застукает милицейский патруль, то ему даже не станут задавать вопросов, а просто бросят животом на капот машины, заломают руки и защелкнут наручники. Впрочем, сейчас такая перспектива казалась ему очень нереальной. Дело было сделано, оставалось только добраться с добычей домой, засунуть ее в кладовку и начинать оформлять документы на выезд. А Скороходова и его бритых приятелей уже завтра утром начнут таскать на допросы, и их счастье, если они отделаются условным приговором.

Он спустился на первый этаж и сразу увидел, что застекленная дверь в вестибюль открыта. Перельман отлично помнил, что плотно закрыл ее перед тем, как подняться наверх. Конечно, дверь могла открыться сама, вся столярка в школе давно нуждается в ремонте, но все же…

Он вытянул шею и выглянул в вестибюль. Столик с телефоном был на месте, и стул стоял рядом с ним, но вот сторожа на стуле почему-то не оказалось. Это уже было нечто, на что Перельман никак не рассчитывал. Это было опасно.

Он осторожно отступил на шаг назад и глянул вдоль коридора, который вел к мастерским. Из-под неплотно прикрытой двери туалета, через окно которого Перельман проник в здание, сочился яркий электрический свет.

«Старый болван просто решил помочиться, – сказал себе Перельман. – Пузырь у него уже слабенький, вот его и гоняет в туалет по десять раз за ночь. Хорошо, если так. А если он услышал шум? А если даже и не услышал, то он запросто может заметить, что окно не заперто. Чепуха! – прикрикнул он на себя. – Если раньше не заметил, то не заметит и сейчас. Просто старый бурдюк решил помочиться, а я этого не предусмотрел. Надо было, черт подери, лезть через женский туалет…»

Он прислушался, но со стороны туалета не доносилось ни звука. «Стоит над писсуаром и трясет свой кран-тик, – решил Михаил Александрович. – Тужится, чтобы поменьше попало в штаны. Дело, конечно, бесполезное, но мне на руку. Надо сматываться поживее, пока он не вышел и не застукал меня прямо тут…»

Перельман выскользнул в вестибюль и, бесшумно ступая по цементному мозаичному полу, устремился к выходу. Он прошел уже половину расстояния, когда из отгороженной деревянным барьером раздевалки вдруг, как чертик из табакерки, появился сторож. Вид у старика был обеспокоенный: вероятно, он все-таки что-то услышал, но не сообразил, откуда доносится звук, и отправился проверить. «А свет в туалете этот старый осел, конечно же, просто позабыл выключить…» – эта мысль промелькнула в голове Михаила Александровича за тысячную долю секунды. В следующее мгновение он уже растянул непослушные губы в приветливой улыбке, отлично понимая при этом, что улыбаться и что-то говорить бесполезно: в руке у него фомка, на плече висит сумка с украденным сервизом, а наверху остался разнесенный вдребезги музей. Даже если сторож сейчас по глупости и выпустит его отсюда, то утром его наверняка спросят, что произошло за ночь с музеем, и вот тогда-то старик все и расскажет…