Андрей Воронин - Из любви к искусству

Изображение золотого чайника исчезло с экрана. Снова мелькнули хрустальные люстры, смокинги и лысины, и сюжет сменился. Чепуха, подумал Перельман. Такого просто не бывает, а если бывает, то с кем угодно, но только не со мной. Ишь, чего выдумал…

Он не торопясь, обстоятельно выпил водки и закусил уже начавшей остывать яичницей. Ветчина буквально таяла во рту, и он невольно усмехнулся, вспомнив, как однажды сестра по секрету от мамы нашептала ему по телефону, что там, в Хайфе, целые компании новоявленных иудаистов тайком покупают на рынке свинину и выбираются на шашлыки в.., пустыню. А на базаре сидят пейсатые хохлы и из-под полы торгуют салом. «Чего я там не видал, – подумал Перельман. – Шашлыков с песочком я там не видал? Сала я и здесь могу купить, причем совершенно открыто…»

Он снова наполнил рюмку. Видение сверкающего золотого чайника с двуглавым орлом на боку и оплетенной какой-то растительностью ручкой неотступно маячило перед глазами. «Ну и ладно, – весело подумал он. – Раз уж меня сегодня все равно весь вечер преследуют видения, пусть будет чайник. По крайней мере, это гораздо эстетичнее, чем дохлая крыса.» Почему бы скромному школьному учителю не помечтать о несбыточном? О несбыточном ли? Конечно о несбыточном! Ведь чайник-то золотой, а сервиз, который вот уже несколько десятилетий пылится на полке школьного музея, медный. Неполный сервиз, в котором всего-то и не хватает что заварочного чайника. Сервиз с затейливо изогнутыми ручками, оплетенными сложным рельефным узором из листьев и завитушек, с двуглавыми царскими орлами на каждом предмете… Медный сервиз, найденный в сорок девятом году покойным учителем истории Пестряковым в груде металлолома, натасканной на школьный двор тогдашними пионерами. Учитель Пестряков был большим энтузиастом своего дела. Как раз в то время он активно занимался организацией школьного музея и, разумеется, не мог пройти мимо такой любопытной штуковины, как этот сервиз. Медный сервиз с орлами…

Медный ли? И не кажется ли вам, господин учитель, что это очень странное совпадение: полная идентичность декоративной отделки и то, что в сервизе не хватает именно чайника? Случаются ли вообще такие совпадения? А если случаются, то как объяснить то происшествие годичной давности?

Примерно год назад, почти сразу после отъезда мамы и сестры на историческую родину, учитель Перельман переживал довольно тяжелый период своей жизни. Строго говоря, легких периодов в его жизни было очень мало, а учитывая их мизерную продолжительность, можно было сказать, что их не было совсем. Но теперь – другое дело.

Мать и сестра частенько раздражали Перельмана своей шумной бестолковостью, неряшливостью в быту и скоропалительностью суждений, которые они с великолепной непосредственностью высказывали направо и налево. На протяжении нескольких месяцев, предшествовавших отъезду, все эти качества, и без того трудно переносимые, многократно усилились и обострились – вероятно, на нервной почве, – так что Михаил Александрович под конец совсем осатанел и просто не мог дождаться, когда же наконец эти две курицы сядут в самолет и дадут ему хоть немного покоя.

Но уже в аэропорту, когда по радио объявили посадку и обе родственницы вдруг как по команде разразились мелодраматическими рыданиями и полезли к нему обниматься, Перельман не то чтобы понял, но как-то предощутил, что покоя и одиночества в его жизни теперь будет, пожалуй, даже чересчур много. Весь влажный и липкий от их слез и слюнявых поцелуев, он стоял в огромном гулком зале аэропорта, и внутри у него стыло тоскливое предчувствие. Он вдруг осознал, что остался совсем один, как если бы мама и сестра не уехали, а умерли.

Пустая квартира встретила его предотъездным разгромом. Повсюду были разбросаны какие-то оброненные в спешке тряпки, на стенах темнели прямоугольные следы снятых картин, тут и там вместо привычных, примелькавшихся предметов зияли пустые замусоренные квадраты дощатого пола, вся мебель была сдвинута, словно в квартире произошел обыск. Нужно было как-то наводить порядок и жить дальше. Перельман вдруг представил себе эту дальнейшую жизнь: бесконечную череду унылых в своей одинаковости дней, однообразную смену времен года за огромными окнами душных светлых классов, вечную нехватку денег, пустые ненужные разговоры с абсолютно посторонними людьми… Безнадега. Тоска. Одиночество.

Именно тогда он предпринял попытку спастись, с головой уйдя в работу. Он торчал в школе с восьми утра до восьми вечера, он добился того, что кабинет истории был признан лучшим в школе, и даже на какое-то время сдвинул с мертвой точки работу школьного музея, который давно висел у него на шее ненужной обузой.