Андрей Воронин - Комбат

Да и землю теперь приходилось не просто отбрасывать в сторону, а складывать в ведро и высыпать в углу сарая, иначе песок оползал на дно ямы.

Андрей снял пиджак, повесил его на гвоздь, вбитый в стену. Чесноков тяжело дышал, хоть и работать ему приходилось теперь куда меньше, чем Андрею. Сказывались волнение и страх. На этот раз Рублев курил медленно, наслаждаясь каждой затяжкой. Он уже поверил в свое и Чеснокова скорое освобождение, почувствовал себя героем, способным уйти от бандитов. Он даже предвкушал в мыслях, что успеет до утра сообщить в милицию, и все это бандитское гнездо возьмут до рассвета. Он уже освоился в роли землекопа, поэтому без всякого угрызения совести вытер руки о полы своего парадного пиджака и вновь взялся за работу.

А Чесноков теперь уже подкапывался под дверь. Комья земли легко отваливались и падали на дно ямы. Тяжело сопя, Рублев выгребал их. Вскоре он уже мог, согнувшись, приложив ухо к холодной ночной земле, увидеть по ту сторону двери звездное небо. Но голова все еще не могла пролезть под порог, слишком маленьким было отверстие. Он стал работать с удвоенным упорством, словно истекающая слюной голодная собака, отрывающая закопанную месяц тому назад недогрызенную кость.

– Теперь дело пойдет быстрей.

– Точно.

Чесноков несколько раз подряд ковырнул лопатой, а Рублев, широко расставив ноги, устроился над ямой и руками принялся выкидывать землю. На то, чтобы расширить лаз, ушло пятнадцать минут.

И наконец-то Чесноков отбросил лопату. Та почти беззвучно исчезла в темноте, упав на штабель стекловаты. В горле и у Александра, и у Андрея першило, страшно хотелось пить. Но теперь было грех жаловаться на усталость. От свободы, на которой можно исполнить любое свое желание, их отделяла только дверь, которую следовало преодолеть, нырнув в подкоп, грязный и узкий. Но о грязи, естественно, ни Чесноков, ни Рублев не думали.

Они выждали пару минут, дабы убедиться, что за ними никто не наблюдает. Все так же горел свет в верхнем этаже за плотно задернутыми шторами.

– Хорошо хоть собак здесь нет, – проговорил Рублев и сделал шаг к двери.

– Погоди, может, я первый?

– Разве это что-нибудь изменит?

– Ну… – замялся Чесноков, – все-таки я немного покрупнее и если, в случае чего, застряну, то вернусь и мы расширим лаз.

– Во-первых, я тебя не брошу, а во-вторых, захочешь выбраться – в мышиную норку проскользнешь.

– Насчет норки ты загнул.

Рублев, не вдаваясь в дальнейшие споры, набросил на плечи пиджак и принялся забираться в яму. Теперь она уже не казалась ему такой большой, как во время рытья. Проскользнуть в нее можно было только вытянув вперед руки или же прижав их к бокам. Андрей избрал первый способ – ухватился за низ двери и, упершись ногами в края ямы, принялся проталкивать свое тело вперед – на волю.

Уже оказавшись наполовину на свободе, он чуть не вскрикнул, когда увидел ствол автомата, направленный прямо ему в лицо. Охранник, который на этот раз был уже без маски, приложил палец к губам и бесшумно отступил на шаг, продолжая держать Рублева на прицеле.

– Что ты застрял? – послышался встревоженный шепот Чеснокова.

– Я?

– Чего застрял, спрашиваю.

Андрей пробормотал что-то невнятное, не желая обманывать приятеля и в то же время боясь рассердить охранника. Тот махнул рукой, показывая, чтобы Рублев поскорее выбирался из ямы. А когда грязный Андрей, перепачканный глиной и землей, выполз на траву, то увидел, что охранник не один. У глухой стены сарая, которую они не могли видеть из окон, стояла-таки лавочка, пластиковая, принесенная с террасы. На ней сидел, закинув нога за ногу, тот самый мужчина, который разговаривал с ними в зале на втором этаже дома. Теперь-то он мог рассмотреть его лицо, хоть немного, в лунном свете. Волевой подбородок, плотно сжатые губы, колючие, как вылезшие из гладкой доски острие гвоздей, мелко посаженные глаза. Голова надо лбом уже начинала лысеть, но мужчина и не пытался скрыть свою лысину.

Недобрая улыбка застыла на его губах. В ней не было ни ненависти, ни веселости, лишь только угроза, такая же неотвратимая, как наступление сумерек.

– Как ты? – вновь послышалось из-за двери сопение Чеснокова.

В подкопе показались две его руки, следом возникла взъерошенная голова, блеснули широко открытые глаза. Он даже не успел дернуться, не успел оглядеться, как охранник поставил ему на шею свой тяжелый ботинок.

– Ну что, сука, – процедил он сквозь зубы. – допрыгался?