Андрей Воронин - Комбат не ждет награды

– Опаздываем, – бросил Леонид Васильевич шоферу, глянув на приборную панель, где среди прочих приборов виднелся и циферблат часов.

«Странно, – подумал Рублев, – странно звучит „опоздать на похороны“, будто это может что-то изменить в жизни, которая остановилась».

– Езжай прямо на кладбище, – скомандовал Бахрушин, и машина, доехав до ближайшего перекрестка, свернула направо.

Минут через двадцать «Волга» Бахрушина догнала короткую колонну автобусов, следом за которыми растянулась на полкилометра вереница служебных «Волг». Машина Бахрушина пристроилась в самый хвост и теперь уже ехала медленно.

«Черные „Волги“, – думал Бахрушин. – Они словно специально сделаны для таких похорон – под цвет траура».

Он знал, сейчас многие оборачиваются, глядя на его автомобиль. Ведутся разговоры, звучит шепоток. Начинается возня вокруг смерти его людей. Конечно, куда легче считать виновным в смерти офицеров его, полковника Бахрушина, влезшего со своей любознательностью куда не стоило лезть.

– Ничего, мы еще повоюем, – пробормотал Бахрушин.

– Что? – недослышав, переспросил Комбат.

– Мы еще повоюем, – задорно усмехнулся Леонид Васильевич, – попомни мои слова. – Вслед за похоронами будет праздник.

Отдадим последний долг, и я займусь делом.

Кладбищенские ворота были предусмотрительно распахнуты. Автобусы, почти не сбавляя скорости, въехали на территорию.

За окнами поплыли ровные ряды памятников, уходящие почти к самому горизонту. Кладбище было поделено на ровные квадраты и существовало в этом порядке что-то военное.

Минут пять вереница машин двигалась по кладбищу, пока, наконец, автобусы и легковые машины не остановились возле маленькой площадки, где уже стояли ажурные подставки для гробов, Тут совсем недавно вырубили участок леса, чтобы расчистить место для новых могил. Блестели на солнце трубы духового военного оркестра.

Комбат с Бахрушиным отошли в сторону.

Заняться гробами было кому. Их вынимали из автобуса закрытыми – трупы обгорели. Борис Иванович Рублев стоял и вполуха слушал речи, которые произносились у гроба. Звучало все не очень-то убедительно. Обтекаемые фразы, никакой конкретики. И Рублеву, хоть он и не имел отношения к сегодняшним похоронам, сделалось стыдно за людей. Он посмотрел на Бахрушина.

Тот развел руками:

– Я все понимаю, но сделать-то ничего не могу. Ребят не вернешь и этим все сказано.

– Вы выступать будете, Леонид Васильевич?

– Зачем? Им что, легче от этого станет?

Или ты хочешь, чтобы все собравшиеся на кладбище подумали: «Вот, еще один выискался время наше занимать!» Похороны затягивать нельзя.

Двое молодых ребят в старой военной форме топтались возле свежевырытых могил, ожидая, когда же, наконец, кончится прощание и они смогут заняться своим делом.

Комбат вместе с Бахрушиным стали в конец длинной очереди, проходивших мимо гробов. Люди касались крышек и тут же отдергивали руки, будто боялись этого прикосновения к смерти. Белые лилии легли на подставки.

Бахрушина кто-то остановил, принялся расспрашивать. Комбат закурив сигарету, пошел вдоль рядов свежих могил. Остановился возле ребят, выпачканных в землю. Те, лениво поругиваясь, прикидывали, успеют ли эти военные похоронить своих покойников до приезда следующих похорон.

– Все, пора кончать эту тягомотину, – сказал один из парней и бросив на дно могилы дымящуюся сигарету, пошел к автобусам.

Сперва в душе у Комбата поднялась волна злости, но он тут же понял, парень действует правильно. Если сейчас не вмешаться и не понести гробы к могилам, то женский плач и причитания не остановятся никогда. Похороны в свои руки должны взять профессионалы, знающие, что все в общем-то собрались лишь для того, чтобы избавиться от мертвецов, а все остальное – это мишура и способ убедить себя, что в этом мире есть кое-что вечное.

Гробы на плечах поплыли к могилам. И тут Комбата удивило то, как быстро и слаженно работают эти двое парней. Они успевали закопать могилу всего за несколько минут. Мелькали отполированные до блеска штыки лопат, прихлопывая землю.

Все цветы, которые попадали в руки парня, работавшего могильщиком, тут же переламывались пополам, отламывались ручки плетеных корзин с цветами. А если кто-то начинал возмущаться, то он невозмутимо отвечал:

– Я могу и не ломать, но завтра, на следующих похоронах, эти же цветы и эти же корзинки мне придется ставить на другую могилу – украдут кладбищенские бомжи и за полцены продадут.