Андрей Воронин - Бриллиант для Слепого

Тихон оторвал руку от стола и поднял ладонь, словно пытаясь защититься от вопросов ювелира.

— Соломон все понял, молчит, вопросов не задает.

— Ты уже спросил, — сказал Тихон, — мне пофартило, и он стал моим.

— Если это кто-нибудь знает, конечно, кроме старого Соломона, то ты, Тихон — покойник. А если никто не знает, то Соломон Ильич забудет. Я ведь не видел камня и в руках его никогда не держал. Я забуду навсегда. Только в сердце Соломона, в старом больном сердце останется шрам, такой глубокий и такой большой, что он всегда будет болеть.

— С ним никуда не сунешься?

— Да, — сказал Соломон, поглаживая подушечками пальцев скользкие грани бриллианта. — Забери его, Тихон, — дрожащей рукой ювелир пододвинул камень к Тихону.

Тот посмотрел на него. В глазах Тихона не было ни изумления, ни восхищения, ни восторга, он смотрел на бесценный бриллиант как на рюмку с водкой, завернул его в носовой платок и положил в карман. Эта будничность потрясла Соломона Ильича до глубины души.

— Тихон, ты мне напоминаешь ребенка, не сведущего и глупого. Прости Соломона за такие слова.

— Давай-ка лучше выпьем, Соломон Ильич, и забудем об этом.

— Я уже забыл, — выдавил из себя ювелир. Тихон наполнил рюмки.

— Это слишком опасная цацка.

— Давай выпьем за то, чтобы рюмка была для каждого из нас не последней.

Они чокнулись, хрусталь зазвенел. Выпили. Соломон сидел, подперев седую голову кулаком и взирал на Тихона с нескрываемым восхищением. Но в этом восхищении был странный холодок — так смотрит врач на пациента, ознакомившись с неутешительными результатами анализов, а затем просмотрев рентгеновские снимки и, убедившись в точности поставленного диагноза: пациент — не жилец, месяц, от силы два — и его душа отделится от тела, а сердце перестанет стучать.

Тихон понял этот взгляд, встал из-за стола, подошел к Соломону, положил руку на плечо и, сжав пальцы, сказал:

— Не волнуйся, Соломон, пережили голод, переживем и изобилие,

— Ой, нет, ты, Тихон, поставил меня в такую ситуацию, что я даже совета дать не могу.

— Ты мне уже дал совет, Соломон, я его услышал и теперь буду спокоен.

— Ты не будешь спокоен, пока он у тебя. Вот, смотри, дорогой, — Соломон поднялся, исчез в соседней комнате и вернулся оттуда с книгой в блестящей суперобложке. — Смотри сюда, — он медленно стал переворачивать страницы, на которых были изображены самые крупные, известные во всем мире бриллианты. — Вот он. Здесь все — количество граней, караты, год огранки, коллекции...

Прочитав небольшую статью, Соломон посмотрел на Тихона, стоявшего у него за спиной.

— Надеюсь, теперь тебе все ясно? На каждый камень есть паспорт. Этот очень известный, и от роду ему уже двести лет. Ты представляешь, двести лет, без малого! Тихон лишь пожал плечами.

— На посошок? — спросил ювелир, взглянув на недопитую водку в хрустальном графине.

— Давай.

Они выпили по рюмке. Соломон Ильич проводил Тихона до двери, долго жал руку. Так жмут руку, зная, что, возможно, видятся в последний раз.

— Знаешь, Тихон, что я тебе хочу сказать?

— Нет, уже не знаю, — ответил Павлов.

— Я хочу пожелать тебе удачи. Пусть твоя звезда ведет тебя и спасает, потому что ты влез туда, куда влезать не надо было.

— Ты так говоришь, Соломон, словно меня в трансформаторную будку засунули.

— Хуже, Тихон, намного хуже! Дверь захлопнулась.

Тихон сбежал вниз, сел в машину, стоящую во дворе. На заднем сиденье дремал Никита.

— Просыпайся.

— Ну? — спросил тот, обращаясь к Тихону.

— Потом расскажу. Трогай, родимый.

Автомобиль помчался по вечернему городу, залитому светом рекламы и фонарей. Фагот молчал. В тонированных стеклах машины плыли цепочки огней, вспыхивали рубиновые габариты витрин магазинов. За стеклом шла жизнь.

Тихон подумал, что вот так, вдруг, он стал сторонним наблюдателем, а не участником загадочной жизни.

«Может, мне ничего ему не говорить, не втягивать в эту историю? Соломон знает, что говорит, попусту трепать языком не станет. Слишком долго он живет на свете и слишком много видел. Ничего, кто предупрежден, тот уже защищен».

— Сверни здесь, — бросил он водителю. Тот покорно, нарушив правила, свернул направо. — Выходим, — сказал Тихон, протягивая водителю деньги.

— Если понадоблюсь, всегда рад помочь. Тихон и Фагот вышли из машины и двинулись по многолюдной улице.

Потрясенный Соломон Ильич Хайтин, как ни старался, не мог себя заставить поверить в реальность увиденного. Все сходилось: количество граней, обработка, размер камня и его чистота. Он держал камень в руках, рассматривал с разных сторон под разными углами. Это был тот самый камень, знаменитый бриллиант, но поверить в это Хайтин не мог. Он бурчал, бормотал, двигался по квартире, как во сне, натыкаясь на предметы. Он даже не стал убирать со стола, настолько был взволнован и ошарашен происшедшим. Он думал, а думать Соломон Ильич умел. Как-никак за семьдесят два года, пятьдесят из которых он занимался ювелирным делом, попался лишь один раз — таким он был умным. Да и попался-то не по своей вине. Вспоминать годы, проведенные в лагере, Хайтин не любил. Это были самые противные, самые неприятные воспоминания, куда более ужасные, чем воспоминания о больницах.