Андрей Воронин - Число власти

— Да чего тут не понять, — отозвался Бурый. — Подумаешь, премудрость. Зря ты так, Паша, — стреляйся, умирать будешь медленно... За кого ты меня держишь? Ты же меня знаешь!

— Потому и предупреждаю: не горячись, Бурый, — вздохнул Паштет. — Если что, имей в виду: за оградой дежурят наши пацаны. Позвонишь мне на мобилу, и через пару минут у тебя тут будет теплая компания. Хоть с гранатометом...

Бурый суеверно поплевал через левое плечо и постучал костяшками пальцев по крышке тумбочки.

— Типун тебе на язык, Паша. Да я этого мозгляка сам в бараний рог сверну...

— Один раз ты его уже “свернул”, — напомнил Паштет и встал. — Ну, поправляйся, брателло. Я там кофе притаранил, так ты налегай, налегай...

— Не перевариваю кофе, — скривился Бурый.

— Знаю, что ты предпочитаешь виски, — сказал Паштет. — Но спать тебе сейчас противопоказано, понял? Смотри в оба, Бурый. Днем и ночью смотри, потом отоспишься.

— Эх, Паша, Паша... — скрипнув пружинами, Бурый поднялся с кровати, на которой до этого сидел, и пожал протянутую Паштетом руку. — Сначала морду разбил, теперь вот спать не велишь... И что это я в тебя такой влюбленный?

— Педик потому что, — сказал Паштет.

Сказано это было в шутку, да к тому же без свидетелей, так что Бурый решил не обижаться.

— Сам такой, — сказал он. — Может, дверь запрем и поцелуемся?

— С ментом в коридоре поцелуйся, — посоветовал Паштет. Он рассеянно похлопал себя по карманам, будто проверяя, не забыл ли чего, махнул Бурому рукой и вышел из бокса.

У двери соседнего бокса, широко расставив ноги в высоких ботинках, сидел на табурете омоновец в белой больничной накидке поверх черно-серого камуфляжа. На груди у него висела рация, а из-под накидки кокетливо выглядывала сдвинутая на живот кобура. Кобура была открытая; отсутствие крышки давало всем желающим отличную возможность убедиться в том, что в кобуре лежит отнюдь не огурец. Резиновая дубинка тоже была на месте: она свисала из-под накидки, касаясь концом покрытого светлым линолеумом пола.

Паштет остановился и вытащил из кармана сигареты.

— Извини, командир, огонька не найдется?

Омоновец смерил его тяжелым взглядом серо-зеленых поросячьих гляделок. На его флегматичной физиономии появилось на мгновение выражение профессионального интереса — габариты у Паштета были почти такие же внушительные, как и у него, — но тут же исчезло.

— Здесь не курят, — сказал он.

— А, — обрадовался Паштет, — так ты тут сидишь, чтобы больные в коридоре не курили! А я-то думаю, кого это наша милиция в реанимации бережет?

— Проходите, — равнодушно сказал омоновец, глядя мимо Паштета, и положил одну руку на рукоятку дубинки, а другую — на рацию.

— Тихо, тихо, — сказал Паштет. — Все, ухожу. Выздоравливай, командир.

Он повернулся и пошел к выходу легкой походкой бывшего спортсмена. Омоновец проводил его пристальным взглядом и, помедлив еще немного, снял руку с кнопки рации. Через секунду он сидел в прежней расслабленной позе, широко расставив большие ноги в высоких ботинках, и равнодушно смотрел в противоположную стену.

Садясь в машину, Паштет озадаченно хмыкал и вертел головой. Дверь в боксе была стеклянная, и, беседуя с лишенным чувства юмора омоновцем, он сумел хорошо разглядеть представителя таинственной конкурирующей группировки. Представитель этот был тощ, чтобы не сказать тщедушен, а из-под марлевой повязки, которой была обмотана его голова, торчали сальные патлы, чересчур длинные не только для уважающего себя братишки, но даже и для обычного нормального человека. Да и лицо... Было в нем что-то от морды жвачного животного — не то верблюда, не то и вовсе овцы. Глаза навыкате, длинный унылый нос, верхняя губа тоже длинная, а нижняя — маленькая, пухленькая, как долька мандарина, и подбородка, считай, никакого. Странный, в общем, был конкурент. Такие не нападают на людей в темных ночных дворах — наоборот, на них нападают все кому не лень, если не хватило у них ума с наступлением сумерек сесть перед телевизором и покрепче запереть дверь... Если уж такой мозгляк полез в драку, значит, допекло его сильно. Значит, он тоже знал, как высока ставка в этой игре, и не побоялся рискнуть головой.

— Разберемся, — вслух пообещал себе Паштет и запустил двигатель своего темно-зеленого “Шевроле”.

— Как поживает ваш племянник? — спросил Глеб, опускаясь на скамейку рядом с генералом Потапчуком.

Федор Филиппович покосился на него, не поворачивая головы, и бросил голубям новую порцию хлебных крошек.