Андрей Воронин - Число власти

Он принес с кухни наполненный водой электрочайник и картонную коробочку, в которой лежали пакетики с заваркой. Две чайные чашки он нес, повесив их на пальцы, а сахарницу с торчащими из нее двумя ложками прижимал к животу локтем. На мизинце той руки, в которой был чайник, у него висел пакет с обещанными булочками. Словом, Мансуров навьючился, как верблюд, явно для того, чтобы принести все за один раз. Да и вернулся он как-то уж очень быстро, как будто опасался надолго оставить профессора одного.

Чайник засипел, тихонечко забулькал. Мансуров сдвинул в сторону накрытую газетой тарелку и выставил на освободившееся место чашки, сахарницу и пакет с булочками. Принести блюдо для булочек он то ли забыл, то ли попросту не сумел, но исправлять оплошность не стал. Вместо этого он, виновато улыбнувшись Арнаутскому, отогнул края пакета таким образом, чтобы в него легко было залезть рукой. Закончив эту, с позволения сказать, сервировку, он присел на подлокотник дивана, на котором красовалась неубранная постель с сероватым, несвежим бельем, и смущенно кашлянул в кулак, не зная, что сказать.

— Что же, Алексей, — сказал тогда профессор, понимая, что говорить придется ему, — вы совсем забросили занятия математикой? Или все-таки иногда позволяете себе слегка интеллектуально размяться?

Мансуров бросил на него испытующий взгляд из-под очков и сразу же отвел глаза.

— Ну, Лев Андреевич, — сказал он медленно, — ведь вы же должны понимать, что математика в качестве хобби — вещь довольно странная и нелепая. Заниматься фундаментальными математическими исследованиями вне научной среды невозможно, а так... Что, собственно, вы имели в виду, говоря об интеллектуальной разминке? Решение шахматных задач? Повторение вслух таблицы логарифмов?

— Простите, Алексей, — виновато сказал Арнаутский, сообразив, что надо отработать назад, — если мой вопрос показался вам бестактным. Но почему же сразу — повторение таблицы логарифмов? Ведь существуют интересные, перспективные задачи, решение которых официальная наука отложила до лучших времен ввиду недостатка денежных средств. Ах, если б вы знали, какое это болото — официальная наука! Это ведь только кажется, что можно заставить себя с девяти до шести парить в высях чистой математики. Как бы не так! То студенты эти тупоголовые, то поясница ноет, то председатель профкома пристает с какой-то ерундой, а порой, вы не поверите, сядешь за работу, а в голове только одна трусливая мыслишка: урежут нам финансирование или не урежут, выгонят меня на пенсию или не выгонят... Вы не будете против, если я закурю?

Мансуров молча встал, взял с подоконника пепельницу. Пепельница была полна окурков, половина которых уже успела пожелтеть. Мансуров сделал движение в сторону кухни, но почему-то передумал, свернул кулек из куска валявшейся на полу оберточной бумаги, ссыпал туда окурки и пепел, а кулек скомкал и положил на подоконник.

Арнаутский тем временем продул “Герцеговину Флор”, затейливо смял мундштук и прикурил от спички. Он всегда курил только эти папиросы и всегда пользовался спичками Балабановской фабрики — теми, у которых зеленые головки. Он бросил обгорелую спичку в поданную Мансуровым пепельницу, благодарно кивнул и продолжил:

— Иногда так хочется послать все это к чертям, запереться дома и засесть за настоящую работу! Временами это желание превращается почти в навязчивую идею. Бывает, говоришь с ректором и с огромным трудом преодолеваешь желание повернуться и выйти вон...

— Что же вам мешает? — погружая кончик сигареты в огонек зажигалки, спросил Мансуров.

Арнаутский усмехнулся, задумчиво жуя мундштук папиросы.

— Что мешает... Мешает многое, друг мой. И прежде всего — возраст. Ведь мне уже под семьдесят. Впору о душе думать, где уж тут замахиваться на большие проблемы, браться за работу, которую почти наверняка не сумеешь довести до конца... Да и мозги уже не те. Закостенели мозги, Алексей, и ни любопытства, ни дерзости, ни фантазии — ничего в них не осталось, одна только тоска по тому, чего уже не вернешь...

— Да, — глухо сказал Мансуров, — это чувство мне знакомо.

— Полноте, какие ваши годы! Ведь вам еще и тридцати нет, правда? Вот видите, вся жизнь впереди, и все в ваших руках...

— Это неправда, — резко перебил его Мансуров, — и вы об этом отлично знаете, профессор. Когда на полном ходу выпадаешь из поезда, глупо твердить, что у тебя все впереди, что ты их всех еще догонишь и перегонишь... Ты можешь только дохромать до ближайшей станции и снова сесть в поезд, но уже в другой... В другой, понимаете?