Андрей Воронин - Число власти

Рабочий кабинет Слепого представлял собой узкое, без окон помещение, вдоль стен которого тянулись заставленные книгами и картонными коробками стеллажи. На самом видном месте стоял стол с компьютером; системный блок едва слышно шелестел работающим на малых оборотах вентилятором, на его передней панели время от времени мигала красная лампочка индикатора. Пустой темный экран монитора отразил прямоугольник открытой двери и сильно уменьшенные фигуры людей, вошедших в комнату.

Сиверов закрыл за собой дверь, и в комнате сделалось тихо. Звукоизоляция тут была отменная, и гремевшая в соседней комнате музыка едва доносилась сюда.

— Уф! — с облегчением сказал Потапчук и опустился в вертящееся кресло перед компьютером. — Как ты это выдерживаешь?

— Нормально, — сказал Глеб. Он ногой подвинул к себе тяжелый табурет с сиденьем из переплетенных кожаных ремней и уселся напротив генерала. — Что значит — выдерживаешь? Я получаю от этого удовольствие.

— Правда? А я вот, наверное, старею. С каждым годом мне становится все труднее переносить громкие звуки.

Слепой пожал плечами.

— Ну, на вкус и цвет... Это как в бане: один просит поддать пару, а другой кричит, чтобы дверь открыли, пока он сознание не потерял.

При упоминании о бане генерал заметно помрачнел, и Сиверов удивился: с чего бы это?

— И потом, — продолжал он, — вы же сами понимаете... Мобильник — штука хорошая и даже необходимая, но прослушивать его можно, даже когда он отключен.

— Техника, черт бы ее побрал, — проворчал генерал. — Вот странно: казалось бы, прогресс должен облегчать людям жизнь, упрощать ее. А он, наоборот, усложняет. С чего бы это, а? Ты не знаешь?

— Знаю, — сказал Глеб. Он, не вставая, дотянулся до полки и нажатием клавиши включил кофеварку. Генерал обратил внимание на то, что Слепой заблаговременно перенес кофеварку из гостиной сюда. Значит, знал, что разговор будет серьезным, и заранее принял меры... “Чутье у него, однако, феноменальное”, — подумал Федор Филиппович. — Знаю, — повторил Сиверов. — Любое изобретение, которое, по замыслу автора, должно послужить на благо человечеству, оборачивается ему во вред потому, что на свете существуют спецслужбы — в частности, та, к которой мы с вами имеем честь принадлежать. А спецслужбы существуют потому, что существуют правительства. А правительства существуют потому, что на свете навалом ленивых и честолюбивых кретинов, обожающих хорошо пожить за чужой счет. Этих людей обычно называют политиками.

— Да ты анархист! — умело разыгрывая ужас, всплеснул руками генерал.

— Я просто излагаю факты, — возразил Слепой, закуривая и включая вентиляцию. В жестяной трубе негромко загудело, лязгнуло, завыло, и дым от его сигареты, вытянувшись параллельно поверхности стола, ровной струйкой потек к вентиляционной решетке. — Как есть, без прикрас. А что до вашего обвинения, так все люди — анархисты от природы, просто многие боятся признаться в этом самим себе. Да и как признаться-то? Признаешься, и окажется, что всю жизнь ты жрал дерьмо и нахваливал — дескать, вкусная шоколадка.

Потапчук вздохнул.

— И что за жизнь пошла, — сказал он с тоской. — Я понимаю, это звучит как стариковская воркотня, но раньше во всем, что мы делали, был хоть какой-то смысл. Идея была...

— Да, — с кривоватой улыбкой сказал Глеб, — идея действительно была. Да какая идея! Вот послушайте.

Он встал с табурета, рывком подвинул к себе один из картонных ящиков, стоявших на полке, порылся в нем, выудил оттуда какой-то пыльный блокнот, быстро перелистал страницы и прочел:

— “Всеобщая война, которая разразится, раздробит славянский союз и уничтожит эти мелкие тупоголовые национальности вплоть до их имени включительно”.

— Чего? — растерялся Потапчук.

— “Да, ближайшая всемирная война сотрет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы, и это также будет прогрессом, — с торжественным видом прочел Глеб. — Мы знаем теперь, где сосредоточены враги революции: в России и в славянских землях Австрии... Мы знаем, что нам делать: истребительная война и безудержный террор”.

— Это что за бред? — сердито спросил Федор Филиппович. — Кто это — Ницше, Геббельс?

— Классиков надо узнать, — заявил Глеб. — Особенно вам, генералу ФСБ, коммунисту с тридцатилетним стажем. И не надо катить бочки на Ницше. Он был умнейший человек, ему просто не повезло с последователями. А это, чтоб вы знали, Энгельс.