Андрей Воронин - Двойной удар Слепого

– Василий Степанович, Рыжаев беспокоит… – произнес Николай Николаевич, когда услышал «Алло!» на другом конце провода.

– Что у тебя, Николай Николаевич?

– Плохие новости из Швейцарии.

– Что значит плохие новости? Говори конкретно.

– Артем Прохоров ранен.

– Как ранен?! Кем?! Что ты несешь? – рявкнул Черных.

– Только что мне звонили из консульства. Все было как всегда: Прохоров прибыл в банк, обо всем там договорился, оформил бумаги, разрезервировал счета и завтра должен был получить…

– Ясно, ясно. Так что там все-таки случилось?

– А в это время в банк ворвались вооруженные люди. То есть, проще говоря, началось ограбление. И Прохоров, как мне стало известно, повел себя довольно странно, ну, его и подстрелили.

– Серьезная рана?

– Не особенно, но в клинике он проторчит долго.

То, что Николай Николаевич услышал от Степаныча в следующую минуту, не шло ни в какое сравнение с выражениями, которые сам Рыжаев употреблял в разговоре с консулом. Однако в голосе председателя чувствовалась растерянность и даже страх.

– ..когда это случилось? – последовал вопрос.

– Сегодня во второй половине дня между четырьмя и пятью.

– Черт бы вас всех подрал! Ничего невозможно поручить! Что, он не мог взять с собой охрану? Если бы ему было нужно, взял бы десять человек.

– Охрана ему потребовалась бы завтра. А сегодня Прохоров не рассчитывал, что что-то произойдет.

– Ты его выгораживаешь?

– Я никого не выгораживаю, – поспешно ответил Рыжаев, не любивший брать чужую ответственность на себя.

Черных не скрывал своей встревоженности.

– Что станем делать?

– Я считаю, надо остановить операцию. Сейчас там куча журналистов, все так и крутятся рядом, пытаются разнюхать, что произошло.

– Ты представляешь, что будет, если хоть что-нибудь вынюхают?!..

– Надеюсь, не успеют. Я сделал все, что мог: связался с консульством и приказал им предупредить управляющего банком, чтобы молчал как рыба.

– Вот это правильно, Николай Николаевич. Чем меньше людей будет знать… Думаю, банк тоже не заинтересован в разглашении информации.

– Да-да, я так и сказал консулу. Пусть припугнут управляющего, что мы переведем все наши деньги из этого банка, и они не будут получать свои проценты.

– Правильно, Николай Николаевич, – голос председателя вновь обрел твердость и уверенность. – Зайди-ка ты ко мне сейчас.

– Так ведь у вас встреча с финнами.

– Хрен с ними, подождут минут двадцать. Дело, о котором мы говорим, важнее. Ведь не дай Бог скандал!

И так кругом только и слышно: «Правительство – в отставку!», «Президенту – импичмент!». Не стоит докладывать ему о том, что произошло.

– А могут доложить?

– Тебя это не касается. Я уж побеспокоюсь. Быстро ко мне!

– Сейчас буду.

Рыжаев, положив трубку, вздохнул с явным облегчением. Он доложил – и, таким образом, свалил с себя часть ноши. И теперь вся ответственность за принятые решения ложится на плечи «главного нефтяника».

В случае чего он, конечно, сумеет выкрутиться, пострадают его помощники, замы, которых сдадут с невероятной легкостью. Но это будет падение на подстеленную соломку, а не свободный полет в пропасть.

«Ну что ж, надо идти разговаривать».

Николай Николаевич взял папку с золотым тисненым орлом на обложке. В папке, кроме четырех чистых листов бумаги, тоже с гербами, ничего не было. Перед выходом из кабинета Рыжаев взглянул в зеркало. Выглядел он неважно, да и не мудрено: стрессовые ситуации никого не красят.

– Если меня кто спросит, – сказал Рыжаев своему помощнику, – я у председателя.

– А когда будете, Николай Николаевич?

– Когда буду, тогда и буду.

Помощник догадался: произошло что-то очень серьезное. Ведь если бы где-то на Дальнем Востоке или в Сибири отключили электричество на территории равной Франции и трем Бельгиям или бы потерпел крушение состав, перевозящий токсичный груз, вряд ли Николай Николаевич Рыжаев стал бы так волноваться.

Помощник, поработав два года в Кремле, успел изучить своего шефа. Шеф отличался уравновешенностью и выдержкой и если уж волновался, значит, действительно произошло что-то из ряда вон выходящее.

После ограбления банка, свидетелем которого он оказался, Глеб Сиверов долго не мог успокоиться. Он снова и снова прокручивал в уме события и корил себя за то, что не попытался воспрепятствовать бандитам. Ему казалось, вмешайся он – и все повернулось бы иначе, не пострадали бы ни в чем не повинные люди, которых Глебу было искренне жаль, и налетчики не остались бы безнаказанными. Сиверова не покидало чувство вины.