Андрей Воронин: Кроссворд для Слепого

— Не знаю, что там, товарищ генерал, — четко по-военному отрапортовал сержант, — мне велено перекрыть движение и никого, кроме служебных, не пускать.

— Понял. Молодец.

Потапчук с портфелем, втянув голову в плечи, быстро двинулся к клинике. На крыльце его опять задержали, но, увидев удостоверение генерала ФСБ, с извинением впустили. То, что узнал Потапчук, его ударило в сердце. Разговаривал с ним подполковник из МУРа, даже его фамилию Федор Филиппович от расстройства не запомнил. Он к нему так и обращался:

— Подполковник, когда это произошло? Где тело? Что вынесли?

Подполковник отчитался. Генерал, в сопровождении полковника, все осмотрел, давая на ходу невнятные пояснения. Генерал покинул клинику и направился вместе с симпатичной плачущей девушкой на квартиру Якова Наумовича.

На лице вдовы Якова Наумовича было странное выражение: брови приподняты, глаза расширены, словно она чему-то невероятно сильно удивилась, и эта маска замерла. Она узнала генерала, поднялась с кожаного дивана, над которым висели две картины в одинаковых рамах.

Потапчук обнял женщину за плечи и зашептал единственное, что пришло в голову:

— Я разберусь, обязательно разберусь, поверьте мне.

— Да, да, да… — отвечала односложно вдова Якова Наумовича. — Хотя что это изменит? Он вчера так радовался, говорил, вы придете в гости, я приготовлю рыбу. Он любит рыбу… — потом вдруг она поправила себя: — Любил. Я, наверное, теперь на нее смотреть не смогу. Боже, какой ужас! Какое горе, как это все темно!

Генерал усадил вдову на диван. Ее тут же обняли за плечи незнакомые мужчина и женщина. Мужчина кивнул генералу, словно был с ним знаком.

Потапчук покинул квартиру, в которой было невероятно тихо, но очень людно. Все двигались бесшумно. Зеркала уже были завешены тканью, и даже экран телевизора тоже покрывала черная шаль.

Из машины генерал позвонил полковнику МУРа и в прокуратуру. Он попросил, чтобы вся информация, которая есть по убийству Якова Наумовича Кучера и по ограблению его клиники, была предоставлена ему незамедлительно.

— Если надо связаться с вашим руководством, сошлитесь на генерала Потапчука и генерал-лейтенанта Огурцова. Он будет в курсе. И вообще, полковник, ссылайтесь хоть на Господа Бога, но это дело надо раскрыть как можно скорее.

Водитель, покрутившись на месте преступления, наслушавшись разговоров, был в курсе событий.

— Федор Филиппович, — глядя в зеркальце заднего вида на удрученное лицо Потапчука, сказал водитель, — а зуб-то вы вылечили?

— Да ну его к черту, какой зуб? Я о нем забыл. Мерзавцы! Ну, подонки! Да езжай ты поскорее, что тянешься, как похоронный катафалк! — буркнул генерал и отшвырнул в сторону портфель с бутылкой армянского коньяка.

По возвращении из Витебска заботы и самые разнообразные проблемы обрушились на Олега Петровича Чернявского. Похороны сотрудницы, милиция, встречи с художниками, оформление визы, проблемы с детьми, которые отказывались подчиняться жене, в общем, все это выбило Олега Петровича из колеи напрочь. О Фиме Лебединском он заставил себя на время забыть, как будто его и не было. За пару дней он лишь один раз улучил свободную минуту и, открыв сейф, полюбовался шедевром. Но жизнь, как известно, состоит из светлых и черных полос. Вот черная полоса, как посчитал Олег Петрович, закончилась, и наступила передышка.

Он узнал телефон Якова Наумовича Кучера и, сидя в своем кабинете, набрал номер. Телефон был занят, и пришлось Олегу Петровичу раз двенадцать дублировать свой звонок, пока наконец трубку не сняли. Он услышал мужской голос, утомленный и грустный.

— Здравствуйте, — сказал Олег Петрович. — Я имею честь разговаривать с Яковом Наумовичем Кучером?

— Нет, — услышал в ответ коллекционер-галерейщик.

— А не могли бы вы пригласить Якова Наумовича?

— Нет, — услышал он односложный ответ.

— Его нет в городе?

— Яков Наумович погиб, — шепотом, с придыханием сообщил мужчина.

— Не понял! Я попал к Якову Наумовичу Кучеру? Стоматологу?

— Да, — сказал грустный мужской голос, — вы не ошиблись. Но Яков Наумович погиб, его убили. Похороны состоятся завтра.

— Извините, мои соболезнования, — быстро пробормотал Олег Петрович, отключая телефон.

Он скорчился в кресле, обхватил голову руками, крепко сжал, виски. Первое, что он подумал: своего дальнего родственника замочил Фима Лебединский из-за картин, которые хранились у Якова Наумовича.