Андрей Воронин - Лабиринт для Слепого

Бородатый художник-монументалист посочувствовал, как мог:

– Ну и влип ты, мужик! Как муха в дерьмо, – и грязно выругался. – Вот я с бабами вообще не вожусь, я ими только пользуюсь.

Он налил себе полстакана коньяка и посмотрел на Глеба, словно просил у него разрешения. Глеб поднял свой стакан, мужчины чокнулись.

– Ну что ж, думаю, ты ее найдешь. Правда, в Москве много натурщиц, и Тамара не лучшая из них. Но если она тебе так нравится, если ты по ней так сохнешь, то в добрый путь, приятель, А когда бородатый художник узнал, что от наркотиков погиб Игорь Малышев и вместе с ним Андрей Бычков-Бочкарев, его руки задрожали.

– Да, знаю я их, конечно же, знаю. Сколько выпито вместе, сколько разговоров переговорено… Игорю давным-давно свалить надо было из этой сраной страны, свалить за кордон. Тем более, картины у него хорошо покупались.

– Говоришь, хорошо покупались? Я что-то этого не замечал.

– Как же ты это мог заметить, – махнул жилистой рукой художник-монументалист, – ведь он ими торговал через одного мецената, мать его… Так тот меценат дурил Игоря, как хотел. Сам брал его картины буквально за бесценок, а продавал совсем за другие деньги.

– Что за меценат? Никогда о нем не слышал… Хотя у Игоря от меня никаких секретов не было. Да и у меня от него.

– Наверное, он стыдился, что за копейки, за гроши отдавал свои картины.

– Так что за меценат?

– Есть один, живет на Крымской набережной. Фамилия у него гнусная такая – Прищепов, а зовут Альберт. Так вот этот Прищепов не только у Игорька скупал картины. Он и ко мне подкатывал не один раз. Коньяк привозил, шампанским поил… Но я сказал ему: вали отсюда, мудак. Я работы такому дерьму, как ты, не продаю.

– И что, не продал? – поинтересовался Глеб.

– Конечно нет! Я лучше вот так, тебе подарю. Ты мне хоть в душу не лезешь и морали не читаешь. А Прищепов вечно распустит перья и начинает кричать: «Я тебя в свет выведу! Я тебя за рубеж увезу! Вернисаж устрою, в галерее повешу!» – Да что б он сам повесился! – сглотнув коньяк, художник закашлялся. – А ты бери, бери эти рисунки. Они хорошие, хоть на вид и неказистые.

– Да я разбираюсь, – улыбнулся Глеб.

– Разбираешься? – изумился художник.

– Ну да, в общем-то разбираюсь.

– Это в стиле Модильяни, верно?

– Ты смотри, какой умный! Тогда тем более мне радостно: в хорошие руки отдаю. Надеюсь, не повесишь на дверь в туалете.

– Да нет, повешу в рамке на стену.

– Вот это правильно. В дубовой рамке и под стекло.

– Да, я так и поступлю. Послушай, а куда она ходит? – поинтересовался Глеб.

– Кто куда ходит? – не понял бородатый художник.

– Тамара. Где ее найти можно?

– Да где хочешь. По мастерским пройдись, может, у кого сидит, водку пьет.

– Что, она начала пить?

– Господи, ну и странный же ты мужик! Чтобы натурщица да не пила – такого не бывает.

– Я знаю. Но она мне обещала, что завяжет и пить больше не будет.

– Мало ли что она могла пообещать на тебе или под тобой! – художник громко рассмеялся, показывая крепкие желтые зубы.

– Спасибо тебе, Александр, за рисунки, спасибо за разговор душевный.

– Заходи, если что.

В тот же вечер Глеб на всякий случай нашел через справочное бюро адрес Альберта Николаевича Прищепова. Это не составило для него большого труда.

А вот Тамару найти через справочное он не смог.

«Наверное, снимает квартиру, а может, живет у кого-нибудь в мастерской?.. Но у нее есть ребенок…»

Глеб это знал точно. Знал, что у Тамары Колотовой семилетняя дочь и зовут ее – вот такое странное совпадение – Анюта. Такое совпадение показалось Глебу Сиверову доброй приметой, и он надеялся, что не сегодня так завтра обязательно найдет Тамару, ведь больше зацепиться не за что. Это единственный реальный шанс, единственная ниточка, которая может привести к поставщику наркотиков. Но кто был этим поставщиком и где его можно встретить, Глеб абсолютно не представлял. Пока не представлял. Но он был твердо уверен, что если уж ему повезло раздобыть портрет Тамары Колотовой, то в самое ближайшее время найдет и ее и потом сможет раскручивать клубок дальше.

Ночевал эти дни Глеб в своей мастерской. Время от времени он звонил Ирине Быстрицкой, разговаривал с семилетней Аней, и эти разговоры придавали силы, которые были необходимы для бесконечных шатаний из одной мастерской в другую.

Кто-то видел Тамару неделю назад, кто-то два дня, кто-то столкнулся с ней на улице, но никто не знал, где се можно отыскать сейчас, завтра или послезавтра. Глеб видел уже много портретов Тамары, видел даже абстрактные скульптуры, которые были слеплены с нее. Он уже представлял эту женщину почти до мельчайших подробностей, а может быть, ему только казалось, что он представляет ее абсолютно точно. Ведь ни один художник не рисует модель объективно, каждый привносит что-то свое, каждый видит один и тот же предмет, одного и того же человека по-своему. И если взять двадцать художников и заставить их нарисовать одно и то же яблоко или одно и то же дерево в поле, то, естественно, все они нарисуют разные яблоки и разные деревья. И ни одна картина не будет похожа на другую. Глеб это прекрасно понимал.