Андрей Воронин - Мишень для Слепого

Генерал досмотрел, как огонь уничтожил газету, и только после перевел взгляд на Глеба.

– Чья – твоя или моя?

– Вообще наша, страны.

– Вообще жизни не бывает, – Лоркипанидзе сел за стол напротив гостя и положил перед собой морщинистые руки. Под желтоватой пергаментной кожей проступали вздутые вены. – Вообще жизни не бывает, – наставительно повторил генерал, – и если кому-то стало плохо, значит, кому-то сделалось хорошо. Понимаешь, Глеб, – он сузил глаза, – у каждого человека несколько жизней…

Сиверову на какое-то мгновение показалось, что генерал сам не понимает, о чем говорит. И он решил уточнить:

– Несколько? Вы обратились в буддизм?

– Сейчас объясню, только спешить не надо.

Амвросий Отарович взял в руки перочинный нож и провел им неглубокую бороздку на серых досках стола, за которым наверняка никто давно не сидел. Потом отложил нож и, словно в забытьи, стал смотреть в очаг.

Вскоре огонь разгорелся вовсю, генерал Лоркипанидзе протянул к нему руки, желая их согреть. Глебу не было прохладно, но он не ощущал тепла, исходившего от пламени. Глеба согревал один вид огня.

– Жалеть, Глеб, ни о чем нельзя, – наконец нарушил молчание Амвросий Отарович. – Жалеют только те, кто ничего не сумел совершить в своей жизни. И если случилось что-то не совсем так, как тебе хотелось бы, то не бейся головой о стенку, а воспринимай это как должное.

Линии, начерченной на столе, пока так и не было никакого объяснения. Сиверов взял нож и его острием аккуратно смахнул со стола стружечку за стружечкой, напоминая хозяину, что пора бы и продолжить беседу.

– Да, вот именно, – спохватился Амвросий Отарович и принял от Глеба перочинный нож с остро отточенным лезвием. Провел поперек длинной линии несколько коротких. – У каждого человека не одна жизнь.

Мы все умираем каждый раз, когда меняется мир вокруг пас. То, например, что вчера считалось постыдным, сегодня возносится в ранг добродетели.

– Неужели, Амвросий Отарович, вы считаете, что человек может измениться полностью?

– И не один раз. Глеб, пойми одну парадоксальную и вместе с тем очевидную вещь: в каждом человеке живет не один, а несколько… Как бы их назвать лучше…

Скажем, индивидов. Один – это тот, которым ты видишь себя изнутри. Другой – тот, которого видят люди со стороны. Может, я говорю слишком путано?

Глеб покачал головой:

– Нет. Как раз сегодня я подумал почти о том же самом.

– Ну вот и отлично. Значит, ты прекрасно понимаешь меня. И согласись, Глеб, понимать чувствами – это значительно больше, чем понимать разумом. Говорить чувствами – больше, чем словами. На этот раз и чувства, и разум существуют в одной плоскости. Поверь мне, Глеб, я сегодняшний – уже пятый или шестой в своей жизни.

– А когда вы изменились в первый раз?

– Изменился – это плохое слово, – поправил Сиверова генерал Лоркипанидзе, запустив пальцы в седую шевелюру, – есть в нем что-то от измены, предательства, будто бы я бросил себя прежнего.

– И все же?

– Первый раз, – Амвросий Отарович вонзил острие ножа в доски стола, – конечно же, война, Глеб. Она переделала меня полностью.

– Отец не очень-то любил рассказывать о войне, – задумчиво произнес Глеб.

– А я часто рассказывал тебе о ней?

Глеб молчал.

– Да и ты, думаю, и словом не обмолвился Ирине о том, что тебе пришлось пережить на войне?

– Та война и вчерашний Афганистан – абсолютно разные вещи, – убежденно сказал Глеб.

– Э, нет, погоди. Война – всегда война. Иначе они бы не назывались одним и тем же словом. Нельзя же назвать ненависть и любовь одним словом?

Сиверов в сомнении пожал плечами.

– Возможно. Выходит, у меня еще многое впереди?

– Могу пожелать тебе еще две, три, четыре жизни – сколько хочешь.

– Пока что я изменился только один раз, но зато очень круто.

– И кстати, заметь, Глеб, сделала это та же война.

– По-моему, я близок к тому, чтобы второй раз изменить свою судьбу.

– В третий, Глеб, в третий. По-моему, ты, Глеб, хоть и поверил мне, но все равно то ли не до конца разобрался, то ли напуган. Никак не пойму!

– Да нет, Амвросий Отарович, напугать меня сложно.

– В этом нет ничего страшного. Это как рождение, детство, юность, зрелость, старость, смерть – также натурально и естественно.

– А когда вы изменились во второй раз?

В глазах Амвросия Отаровича зажглись лукавые огоньки.

– После войны, когда занялся настоящим делом. Но до этого я попал в одну забавную ситуацию в самом конце войны Ты же можешь представить себе, что больших денег тогда ни у кого не было. И тут-то я несказанно, сказочно разбогател.