Андрей Воронин - Мишень для Слепого

– Я узнаю об этом из газет, – улыбнулся Глеб.

– Уж не задумал ли ты, Глеб Петрович, навсегда отойти от дел'? – забеспокоился генерал, понимая, что Глеб Сиверов способен и на такой поступок.

– Если бы задумал, то сказал бы вам.

– Надеюсь, ты не станешь действовать, как мальчишка, и я, придя к себе на службу, не найду на столе письмо, в котором ты прощаешься со мной навсегда?

Сиверов рассмеялся:

– Неужели вы, Федор Филиппович, так и не уяснили, что я не стреляю из-за угла, не осуждаю ни кого за глаза и не меняю уже однажды принятое решение?

– Всякое бывает, – Потапчук пожал плечами. – Люди меняются не только внешне… – он сделал паузу, внимательно посмотрев на Глеба, зная, что тот комплексует даже по прошествии лет: Сиверов так и не смог привыкнуть к своему новому лицу – настоящему шедевру пластической хирургии.

– В душу ко мне никто со скальпелем не лез, – спокойно ответил Сиверов, хотя внутри уже закипал.

Он чувствовал генерал Потапчук специально злит его, потому что, разозлившись, Глеб долго без работы не просидит.

Когда за генералом закрылась дверь оперативной квартиры, расположенной в мансарде одного из домов в арбатских переулках, Глеб Сиверов попробовал взять себя в руки.

«Знает же, подлец, – без неприязни подумал он о Потапчуке, – что злость – единственное лекарство от сомнений, поселившихся в душе. И именно поэтому я не позвоню ему первый. Выторговал себе неделю, так неделю и буду отдыхать, пусть даже под конец этого отпуска нервы расшатаются ни к черту».

Сиверов опустил на окна жалюзи и, надев наушники, включил музыку. Хотел раствориться в ней, перестать думать, перестать ощущать самую страшную боль – боль сомнений. Но убежать от самого себя у него не получалось. Музыку Вагнера он знал так же хорошо, как незрячий знает дорогу от своего дома до ближайшего табачного киоска. Этой дорогой идешь автоматически, не задумываясь о поворотах, помня наизусть все ее каверзные места, а значит, имеешь возможность размышлять.

Многолетняя привычка приучила Глеба Сиверова одновременно рассуждать о нескольких вещах, решать несколько проблем сразу. А теперь эта спасительная привычка сослужила ему плохую службу.

Он со злостью сорвал с себя наушники и еще некоторое время сидел, с отвращением глядя на них. Так, что побелел указательный палец, вдавил в пульт кнопку.

Музыка смолкла, но она все равно продолжала звучать для него, знакомая до ноты, до полутона. И при желании Сиверов мог бы сказать сейчас, сколько скрипок играет в оркестре и сколько музыкантов сидит, положив чуть разогревшийся от игры смычок на колени. Тишина и та была наполнена для него смыслом.

– Я спокоен. Абсолютно спокоен, – проговорил Глеб, повторяя фразу-формулу, которой его обучал психотерапевт в военном госпитале. – Абсолютно спокоен.

Спокоен, как, как… – на мгновение Глеб замолк, скользя взглядом по комнате. – Как стол, как стул, как выключенная кофеварка…

Ни одно из сравнений не приносило облегчения, не заставляло сработать волшебную формулу, нехитрую, но действенную.

– Я спокоен, как ручка, в которой кончились чернила…

Глеб усмехнулся.

«Удачненькое сравнение! Ты сравни себя еще с мертвецом, вот уж спокойствие, дальше некуда. Человек жив, пока в нем живы эмоции, пока он способен смеяться, радоваться, огорчаться, любить…»

– Я же люблю? – неуверенно задал он себе вопрос.

«Или только обманываю себя, Ирину? Изображаю любовь к ней лишь потому, что у меня не хватает времени встретиться с другой женщиной, узнать ее поближе. А чем Ирина лучше других?»

– Тем, что я люблю ее, – тут же ответил себе Сиверов.

«Ну что ж, получился замкнутый круг. Оно и неплохо. Если забыть о том, что белка, крутясь в колесе – таком же замкнутом круге, – уверена, что движется вперед…»

Глеб сообразил: еще немного, и если он останется наедине с собой, то сумасшествие ему гарантировано.

Не так уж много в его душе существовало спасительных уголков, где можно было укрыться от терзаний.

«Ирина обрадуется, – подумал он, – узнав, что у нас на двоих есть целая неделя. Целая неделя спокойной и размеренной жизни, когда ты можешь позволить себе спать сколько угодно, делать что угодно, лодырничать».

Сиверов набросил куртку и, стоя у входной двери, обесточил все помещение, щелкнув пакетным выключателем, чувствуя, что у него не осталось сил проверять, всели приборы отключены из сети.

Человеку свойственно строить иллюзии, и на собственный счет – тоже. И хотя Глеб убеждал себя, что спешит домой, спешит увидеть Ирину Быстрицкую, он не стал останавливать такси, а спустился в метро. Он ехал в раскачивающемся вагоне, стоя под неровно горевшим старым плафоном, и смотрел на лоснящееся черное стекло вагонной двери. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что человек всецело занят решением какой-то сложной и невероятно важной проблемы. Но на самом деле Глеб раздумывал, как меняется значение надписи на дверях «Не прислоняться», если удалять из нес разные буквы: «Не ..слоняться», «Не п.. – ис…яться», «Не ..слон…», "Не п…и…ть…….