Андрей Воронин - След тигра

Такая жизнь ожесточает. Сам не замечаешь, как потихоньку, по капле начинаешь превращаться в зверя, нет, хуже — в кровожадного дикаря, первобытного охотника за черепами. Когда первая голова с синим, залитым кровью лицом была торжественно водружена на кол, все ревели от дикого восторга и даже, помнится, стреляли в воздух, пока Андрей Николаевич не ударил кого-то кулаком по лицу и не закричал, что надо беречь патроны. Впрочем, патронов было много. В ящиках, где, как я полагал, находилось оборудование, на самом деле были патроны, огромное количество патронов. Но они расходовались с огромной скоростью, и Андрей Николаевич начал мастерить самострелы — такие, знаете ли, примитивные штуковины, но очень эффективные. Нечто среднее между луком и арбалетом… Ставил их, взведенные, на тропах, натягивал веревку или проволоку… Вот такую, — он похлопал себя по ботинку, вместо шнурка стянутому куском медной проволоки, — ее у нас было много.

Не скрою, всеобщее безумие не обошло стороной и меня. Да и был ли у меня выбор? И без того наши так называемые рабочие всякий раз, садясь ужинать, шутили, что я даром ем хлеб и что меня самого не мешало бы пустить на холодец — нормального жаркого из меня, видите ли, все равно не получится. Такой вот своеобразный у них был юмор… И потом, мне едва ли не каждый день приходилось попадать в ситуации, когда, чтобы не быть убитым, нужно было убивать самому. Я очень скоро научился довольно прилично стрелять — нужда всему научит, как известно, — но в основном, конечно, исполнял роль дежурного по лагерю, повара и, как говорится, прислуги за все. Помню, когда мне удалось впервые подстрелить человека, Андрей Николаевич отдельно при всех меня похвалил, и мне это было чертовски приятно. Да, представьте себе, приятно! В конце концов, наши взаимоотношения с социумом, как правило, сводятся к банальному стремлению заслужить всеобщее одобрение — оно же слава, почет, любовь и тому подобное. И если социум, всемерно поощряет убийство, индивидуум оказывается перед очень жестким выбором: убивать и быть членом социума или стать изгоем и в результате неизбежно погибнуть. Это как на войне, понимаете? Тому, кто лучше всех умеет убивать, дают медаль, а того, кто отказывается стрелять в людей, самого расстреливают перед строем…

Но бог с ней, с лирикой. Я рад, что это безумие осталось в прошлом, хотя по сравнению с тем, что случилось дальше, наша партизанская война кажется просто детской игрой, наподобие «Зарницы». Как я уже сказал, это продолжалось до осени, до первых холодов. В августе мы потеряли Севу Лисовского, — помните его? — а в начале сентября был убит еще один из наших «рабочих». Нас, таким образом, осталось всего пятеро, и я очень надеялся, что наше безумное приключение близится к концу. Ведь дома, в Москве, даже речи не было о зимовке… Там о многом не было речи, как потом выяснилось.

Честно говоря, не знаю, планировал ли Андрей Николаевич возвращение на Большую землю. Подозреваю, что нет. Но даже если планировал, такой возможности нам не дали.

Однажды они явились целой толпой. «Подтянули подкрепления», как выразился Андрей Николаевич. Их было действительно очень много, человек двадцать, а то и больше, и они гнали нас, как оленей, растянувшись в цепь и безостановочно стреляя из карабинов, ружей и даже, кажется, автоматов. Мы пятились, огрызаясь, но ничего не могли поделать — нас застали врасплох, и Петр Петрович — помните Никищука? — погиб на моих глазах. Пуля попала в голову, и голова разлетелась, как арбуз. Я только потом, спустя почти шесть часов, заметил, что у меня все лицо забрызгано кровью и кусочками мозга.

Нас оттеснили к болоту. Один из наших наемников залег в кустах у тропы и сдерживал их, пока мы не дошли до поворота и не скрылись за тем островком. Не знаю, что с ним стало, больше мы его не видели. Надеюсь, он умер быстро, не мучаясь.

Здесь, на этой стороне болота, мы оказались в относительной безопасности. Тропа через трясину всего одна, и вы сами видели, что с нашего берега она простреливается почти на всю свою длину. Сложилась ситуация, которую шахматисты называют патовой: мы не могли вернуться, а они не могли нас атаковать, потому что им пришлось бы идти друг за другом, будучи у нас как на ладони, и притом так долго, что даже ребенок, впервые взявший в руки винтовку, успел бы перестрелять их всех до единого. Правда, в середине ноября болото замерзло, а спустя неделю по его поверхности можно было гулять, как по Каланчевской площади, но к тому времени браконьеры ушли — очевидно, решили, что с нас довольно.