Андрей Воронин - Слепой в зоне

– Да ладно, перестань. Мы уже в безопасности, нам уже ничего не угрожает.

– А письмо? – у Ирины дрогнул голос.

– Ах да, письмо… Ну, не думаю, что эти парни умеют писать, – пробормотал Глеб. – Погоди, я хочу умыться. Видишь, у меня на руке ссадина.

– Покажи, – заволновалась Ирина.

– Ничего страшного. Такие раны на мне заживают мгновенно.

– Покажи! – несколько истерично повторила Ирина и схватила правую руку Глеба.

На запястье действительно виднелась ссадина, неглубокая, но слегка кровоточащая.

– Это ужасно, Глеб! Надо чем-то прижечь, перевязать… Где твой одеколон?

– Я не пользуюсь одеколоном.

– Не спорь, пусть это называется туалетной водой, только дай мне ее…

– Ничего не надо. Достаточно лишь промыть.

Глеб отстранил от себя Ирину и направился в ванную. Там он включил воду, вытащил из кармана конверт, надорвал край. Внутри конверта оказался сложенный вдвое листок бумаги, явно вырванный из блокнота. Мелким, аккуратным почерком на листке по-русски было написано: «Необходимо встретиться. Завтра буду ждать вас внизу, в холле отеля, с десяти до одиннадцати. Олег Павлов».

– Олег Павлов… Олег Павлов… – Глеб словно пытался вспомнить, кто же это такой и что ему может быть надо. Хотя на самом деле Сиверов уже понял, откуда появился этот человек и кто послал его в их пятизвездочный отель.

«Вот и началось…» Глеб быстро промыл рану, промокнул ее салфеткой, затем подумал и протер лосьоном. По ванной комнате , распространился запах дорогого парфюма, способный успокоить Быстрицкую.

– Ну вот и порядок, – сказал Глеб, выходя к настороженно смотревшей на него Ирине.

– Покажи.

– Что?

– Рану покажи.

Глеб протянул руку. Ирина взяла ее в свои ладони, поднесла к губам и поцеловала.

– Ну что ты как ребенок! – Глебу стало даже немного неудобно.

– Я за тебя очень волнуюсь.

– Нашла, о ком волноваться. Волноваться надо за здоровье хулиганов, а не за нас с тобой.

– Что ты такое говоришь!

– Я шучу, – ухмыльнулся Сиверов и стал раздеваться.

– Я ужасно испугалась. Давай чего-нибудь выпьем? Я хочу успокоиться.

– А что у нас есть?

– У нас есть коньяк и легкое белое вино. Выбор не богатый, но все же выбор.

– Ну вот, я выпью коньяка, а ты можешь выпить вина. Так будет справедливо.

– Нет уж, и я выпью коньяка, – сказала Ирина. – Только вначале приму душ, переоденусь. Мне кажется, я вся липкая после кросса по ночным парижским улицам.

Никогда не думала, что умею так быстро бегать.

– А я даже не задыхался, – сказал Глеб, – но тоже не откажусь принять душ.

Ирина лукаво взглянула на него:

– Давай вместе.

– Вместе? Нам не будет там тесно? – так же лукаво спросил Глеб.

– Проверим. Раздевайся, раздевайся, – Ирина принялась расстегивать пуговицы на рубашке Глеба.

А он стоял, опустив руки, покорный, и смотрел ей в глаза, где видел свое отражение.

Они вошли в ванную комнату, шлепая босыми ногами по полу.

Они стояли в обнимку под теплыми, упругими струями, тела поблескивали в потоках воды. Глеб целовал запрокинутое лицо Ирины. Она иногда вздрагивала и все сильнее и сильнее прижималась к мужчине.

Минут через двадцать они, закутанные во влажные махровые халаты, уже сидели в мягких креслах, держа в руках бокалы с коньяком.

– Так от кого тебе передали письмо? – поинтересовалась Ирина.

– Честно говоря, не знаю.

– Что в нем пишут?

– Поздравляют с будущим днем рождения, – Не валяй дурака, Федор.

– Я сам не совсем понимаю. В общем, меня просят о встрече.

– Где? – насторожилась Ирина. – Мы собираемся уезжать отсюда?

– Не беспокойся, нет повода.

– Ты всегда мне так говоришь…

– А ты всегда не слушаешься.

– Я всегда беспокоюсь, – призналась Ирина, – когда тебе кто-то звонит, когда тебя кто-то спрашивает. У меня всегда ощущение от этих звонков, будто ты тут же исчезнешь. Может быть, все произойдет так же, как уже не раз происходило у меня дома. Спим, спим, я тебя обнимаю, слышу рядом твое дыхание… А когда просыпаюсь – тебя рядом со мной нет, хотя постель еще хранит твое тепло.

Вспомнив это, Ирина чуть не расплакалась, но сдержала себя. И Глеб это понял.

– Ну давай же выпьем за вас, за то, что нам так хорошо в Париже.

– Да, хорошо, пока хорошо, – с грустью произнесла женщина, – если бы не эти мерзавцы, то все было бы прекрасно.

Она хотела добавить, что если бы еще не это чертово письмо… Но опять сдержалась, смирившись с тем, что сколько она ни говорит, ничего изменить словами, да и слезами, невозможно. Каким Глеб Сиверов был, таким и останется. И у него всегда будет своя жизнь та, в которую она никогда не будет допущена, как бы этого ни хотела.