Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Примитивно, — немного поморщилась Аля, — но, в общем, верно. Вот видишь, сама история твоей работы над картинами — это, с моей точки зрения, подтверждение бытия Бога.

— Почему? — в один голос спросили Джулия и Серджо.

— Потому что интеллектуальный уровень, на котором написаны картины, много выше, чем интеллект художника, который их делал.

Серега эту плюху вытерпел довольно спокойно.

— А по-твоему, значит, если не можешь заставить себя лицемерить, то уже и интеллекта нет?

— Я считаю, что интеллект не может быть основан на безверии.

— Вот он, новый русский плюрализм! — восхитилась Джулия не без иронии. — Как интересно!

— Особенно для католиков, — согласился Серджо, — но, пожалуй, я еще раз боюсь увидеть нетерпимость. Я правильно выразился?

— Правильно!сказал Серега. — У нас если не так, то обязательно эдак: лоб в лоб, острием против острия.

— И ты — основной представитель такой точки зрения, — проворчала Аля.

— С чего ты это взяла? Я просто придерживаюсь тех взглядов, которые у меня сложились за сорок лет жизни. Они, конечно, как-то изменились, но ничего особенного с ними не произошло. А у тебя они попросту еще не твои, а навязанные нынешней обстановкой. Начнут пропагандировать в обратную сторону — глядишь, и перекуешься в комсомолку.!

— Ну уж нет! — выпалила Аля.

— Надо еще выпить, — ухмыльнулся Серджо, — а то получится ла гуэра чивиле.

Выпили. Серега ощутил, что его немного развозит, но вместе с тем исчезает скованность, которую он до сего момента ощущал. Его итальянский тезка поплыл еще крепче. У женщин появилась излишняя веселость, и первой ее выказала Джулия.

— Политика, религия, нравственность… Это все — слона и бред, — провозгласила она, — это — термины, которые каждый понимает как хочет. А я хочу танцевать. Мне очень надоели дискуссии. В университете мы много-много говорили, а все есть как есть. Аля, включи музыку.

— Уно моменте! — встрепенулась Аля и, выйдя из-за стола, открыла верхний шкаф «Фоно», откуда добыла ярко-пестрый глянцево-блестящий конверт с диском.

Серега между тем, старательно подражая Фараде и Абдулову, замурлыкал:

— «Уно, уно, уно, уно моменте, уно, уно, уно, санти-менто…»

Само собой, его познания итальянского на сем и ограничились.

Неизвестная Сереге мелодия, звучавшая в комнате, была достаточно медленная, чтобы он мог ее танцевать. Столик вместе с закуской отодвинули в угол, Аля переключила освещение, и в комнате создалась точно такая интимная обстановка, которая была в тот вечер, когда Серега впервые остался здесь ночевать. Работала и цветомузыкальная установка, мерцая то желтым, то оранжевым, то красным.

Серджо пригласил Алю. Похоже, он и впрямь был бы не против совместить деловое знакомство с половым. Во всяком случае, у него на морде было это написано. Он так нежно привлек к себе девушку, что сомнений насчет его устремлений у Сереги не было. С другой стороны, было ясно, что взамен он предлагает Сереге добиваться благосклонности Джулии. Вероятно, с Джулией все было уже оговорено, потому что она вышла навстречу Сереге с весьма поощряющей улыбкой и с умело отработанной грацией положила ладони на Серегину талию.

— Сколько вам лет? — спросила Джулия, заглядывая Сереге в глаза. — Если это не государственная тайна?

— Сорок, — ответил Серега.

— Так много? — прищурилась Джулия. — И Але с вами не скучно? Неужели вы говорите с ней все время о политике, о Боге или о живописи? А сколько ей лет?

— Точно не знаю, — сказал Панаев, — кажется, двадцать пять.

— Мадонна! Она совсем девочка. Это вы ее состарили. Да-да-да! Вы. Ей нужен спортсмен с минимумом интеллекта и мощной потенцией. Вулкано сексуале!

— Спорт, между прочим, — возразил Серега с таким ученым видом, что сам испугался, — снижает либидо.

Откуда у него всплыло это самое «либидо», из каких глубин памяти, Серега спьяну даже не поинтересовался.

— Вы были спортсменом, — вздохнула Джулия с такой тонкой иронией, что ее кто хоть разглядел бы. — А вы не боитесь, что Серджо ее… как это по-русски?

— Уведет? — Серега предложил Джулии этот глагол, хотя на языке ворочались какие-то другие, более точные, но менее приличные.

— У-ве-дет… Опять идиома, так? Все-таки некоторые вещи я еще не усвоила. «Увести» — это я знаю, под арест, в тюрьму, в плен. Почему-то все время какое-то насилие. У вас эта приставка «у» очень страшная: «у-бить», «у-гробить», «у-тащить», «у-вести». Ой, как я залезла в филологию! Значит, вы не боитесь, что он ее уведет?