Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Что в конечном итоге суд людей? Всего лишь общественное признание или непризнание того, что он нарушил какой-то параграф, статью, закон, запрещающий делать то-то и то-то.

То есть приговор? Решение нескольких людей убить его или отправить куда-то далеко от дома, туда, где он будет делать не любимую им работу и не сможет идти или ехать туда, куда захочет.

Но если эти люди вдруг решат, что он действовал совершенно правильно, ничего страшного — вот ужас-то! — не совершил и может спокойно идти домой, ходить на работу в клуб, писать новые картины и продавать их другим владикам, мацуямам, клингельманам и розенфельдам, есть, пить и спать — разве от этого он перестанет быть убийцей?! Разве исчезнет эта черная, бездонная пропасть, отделяющая его от всех людей и принадлежащего людям мира?

Пусть этот мир таит в себе много мерзкого и грязного, ко все-таки он прекрасен, многолик, ярок. В нем есть солнце, луна, звезды, цветы, зелень, море, небо, мириады оттенков красок, звуковых оттенков, тысячи разнообразных живых существ, самые невероятные линии и формы… Все это даруется человеку однажды, но не навсегда. Есть старость, есть болезни, есть трагические случайности, есть слепая стихия — все это похищает у человека его прекрасный мир и уносит туда, где либо вовсе ничего нет или есть, но что-то совсем иное.

Да, все обречены на уход из этого мира. Мать, рождая младенца, дарит ему не только жизнь, но и грядущую смерть. Но одно дело, когда смерть приходит в конце долгой, пусть трудной и даже мучительной жизни, когда многое, и прекрасное, и мерзкое, изведано, когда тело устает, ослабевает, когда мысль притупляется, когда блекнут краски и глохнут звуки, когда сделано что-то, оставившее на земле какой-то след, пусть маленький, едва заметный, но твой. Человек, оставивший на земле дитя, — уже бессмертен, пока не прерывается в каком-то колене его род. Старику, уходящему с земли под стоны и причитания многочисленного потомства, внуков, правнуков, а то и праправнуков, становится чуточку легче — его кровь, его мысли; воспоминания о нем будут жить дальше в новых людях. Страшнее смерть молодого, расцветающего, здорового и еще не давшего потомства человека. Она страшна даже тогда, когда приходит по чистой случайности или по вине грозных, неподвластных человеку сил природы. Не там перешел улицу, не вовремя затормозил, сорвался со скалы, не смог раскрыть парашют, попал под удар молнии, захлебнулся в бешеном водном потоке — все это страшно, трагично, ужасно… Но это не самое страшное! В миллиард раз страшнее, когда люди, молодые и жаждущие жизни, спешащие насладиться всем, что она дарит, не знающие страха по-настоящему и не понимающие, чем рискуют, бросаются в схватку, берутся за оружие… Это — война. Удар кулаком, ногой, брошенный камень, пущенная стрела, выстрел из пистолета, залп орудий, ядерный взрыв — все это война, если от того гибнут и страдают люди. И бессмысленно, даже преступно, говорить и разбираться, что этот прав, а этот — нет. Если пролилась кровь — прав только мертвый. Тот, кто умер, — заплатил за все. Убийца — всегда виноват, чем бы он не оправдывал себя. Его ждет суд куда более жестокий, чем суд людей.

Нет людей без совести. Все, кто когда-либо творил зло, и те, кто продолжают его творить, мучаются наедине с собой. Даже если громогласно кричат, что их не мучит совесть. Но подобно тому, как алкоголик или наркоман, прекрасно понимая, что разрушает себя, убивает и душу, и тело, продолжает предаваться пагубной страсти, так и злодей, внутренне ужасаясь тому, что творит, уже не может остановиться… Но суд совести, безжалостный, страшный, все время вершится над ними. И избавление может быть лишь одно — уход. Впрочем, это лишь в том случае, если не существует загробной жизни…

Серега не верил в тот свет. Он не знал его и не хотел знать. Больше того, он не хотел верить, что может быть еще что-то неведомое, которое придет после того как…

Но зрачок ТТ, черная 7,62-миллиметровая дыра, уже готовая поглотить в себя всего Серегу и весь его мир, все мысли, чувства, воспоминания и ненаписанные картины, отвел свой завораживающе-гипнотизирующий взгляд. Было еще одно, мощное, природное, еще от зверей доставшееся — инстинкт самосохранения. Страшный чудовищный инстинкт. Это от него родилась оправдательная формула: «Если не ты, то тебя…» Это от него родились защита семьи, рода, племени, нации, отечества — и войны. «Мы голодаем, а они — жрут! Убьем их — и спасемся от голодной смерти» — «Они идут, чтобы убить нас. Убьем их — и спасем себя!» — «Я люблю эту женщину, и он любит ее. Убью его — и буду с ней! Я продолжу свой род!» — «Он хочет убить меня, но я убью его. Я продолжу свой род!»