Олег Джурко - Сухие бессмертники. Боевик

Часами, как каменная, сидела Каравайникова за рабочим столом, тупо уставясь в перекрестие рамы окна сухим стеклянным взглядом. Она не чувствовала ничего. Ни рук, ни ног, ни ран на груди и животе, не говоря уже о голоде. Приносила ассистентка бисквитные пирожные, кульками теплые пончики. Полина заталкивала их в себя. С отвращением заталкивала. Лишь бы не слышать советов ассистентки Жанны. Плюнуть на переживания и поесть как следует сладенького. А лучше купить хорошего виски и надраться дома, "под одеялом".

"Даже душа покинула свое опоганенное вместилище и, незаслуженно оскорбленная, беснуется со своими упреками где-то рядом, отдельно от бесчувственного тела". – Думала Каравайникова. Думала раскаленные мысли, томилась Полина в паутине своих безотрадных мыслей о царящей в "жизни" несправедливости.

Одна тихоня Надежда Валерьяновна, казалось, не замечала мрачного настроения своей благодетельницы. Она приходила, рассказывала институтские новости, но Полина словно, не замечала ее. Безразличие Каравайниковой Павелецкую не обижала. Спасибо хоть не выгоняет. Надежда Валерьяновна лишь сокращала сводку внутри институтских слухов до минимума, целовала заторможенную Полину в висок и неслышно исчезала. Крепкая старушка. Ни слова комментариев для доброхотов.

И если бы не многолетняя привычка в определенные часы дня удовлетворять естественные потребности организма, она пала бы, "как заморенная кляча", от истощения. Но дома ждали нетерпеливые домочадцы, пес Тотька и кот Тришка. Глядя на их поспешную трапезу, на их азартный аппетит Полина тоже что-то жевала, что-то пила, что-то покупала в магазине…

Полина не заметила, как заснула за рабочим столом. Бессонница сказалась самым позорным образом. Никогда прежде не позволяла Каравайникова себе такую вольность.

В дверь осторожно поскреблись.

– Можно, Полина Георгиевна?

Полина дернулась и не сразу разлепила слипшиеся веки. Надежда Валерьяновна села напротив и терпеливо ждала, когда одутловатая со сна приятельница придет в себя.

В газах Надежды Валерьяновны всегда мерцала старческая слеза. Павелецкая всегда была – само участие. Вид приятельницы ее заметно расстроил. Каравайникова выглядела хуже некуда. Бедняжка кое-как причесана. Ни следа косметики. Даже на губах "съедена помада". Помотала Полина Георгиевна головой и жалко улыбнулась. Бедняжка совсем дошла до ручки.

Надежда Валерьяновна тоже улыбнулась. Положила свою сухонькую лапку на руку Каравайниковой и зашевелила губами. Надежда Валерьяновна собиралась что-то сказать, соответствующее моменту, но Полина Георгиевна высвободили свою руку, и предостерегающе приложила к своим губам указательный палец. В сочувствии Железная Леди не нуждалась и Надежда Валерьяновна запечатала свои уста. Она молча сходила за водой, принесла из булочной пару ватрушек. Приготовила кофе, подставила чашку под нос приятельницы и неслышной тенью прошла сквозь двери.

Свинство, так встречать заботливую наперсницу. Большое свинство.

Эта худенькая, по старомодному опрятная, рано состарившаяся женщина напоминала мышку-норушку. У нее и повадки были мышиные, и шаг бесшумный. Порой она казалась бестелесной, так неожиданно появлялась и уходила, словно призраком проникала сквозь стены.

Надежда Валерьяновна всегда нуждалась. Она не просила, не клянчила. Бессловесная Надежда Валерьяновна всегда стояла в профкоме в очереди на копеечную материальную помощь. Она покорно ждала своей очереди на подачку, и только глаза ее выдавали меру безысходной бедности.

Попадая на банкет, мышка Надежда Валерьяновна ела быстро и много, виновато озираясь по сторонам. Бедненькая была так слаба, что боялась выпить глоток вина. Она всегда помнила как будет смешна, если позволит себе немного расслабиться на виду свидетелей свой непролазной нищеты.

Надежда Валерьяновна всегда имела при себе полиэтиленовый пакет и украдкой, в конце банкета, похищала со стола что-нибудь мясное. В сумочке припрятывала несколько конфеток. Для домочадцев.

Надежда Валерьяновна была вдовой капитана дальнего плавания, одна поднимала пятерых дочерей. Нищенские уловки ее были всем известны. Перед ней, как бы ненароком, всегда ставили блюдо с мясом и вазу с конфетами. Соседи по столу следили, чтобы тарелка мышки-норушки не пустовала. Понятно, в гостях ей пакет не требовался. Она и без пакета никогда не уходила домой с пустыми руками.

Мозг Надежда Валерьяновны высох от постоянных забот. Она давно забыла, и то, что знала в молодости. Но, как все прищемленные жизнью женщины, была крайне обязательной и услужливой. Директора терпеть ее не могли, не раз порывались уволить по причине научной несостоятельности. Надежда Валерьяновна приходила в профком и сухими глазами смотрела Полине в душу. У мышки уже не было сил просить о милосердии. И профсоюз, под руководством Каравайниковой, вставал на дыбы, грозился обратиться в суд и директор отступал. К счастью, в прежние времена уволить человека с работы было делом нелегким. Но Каравайникова понимала, что долго так продолжаться не могло. Полина посоветовала Надежда Валерьяновне поучиться на курсах машинописи и стенографии. У мышки обнаружился подлинный талант скорописи. Она была такой скорострельной на своем Рейнметалле, что вполне заменяла двух машинисток. И директор отстал от бедняжки.