Владимир Першанин - Диверсанты Судоплатова. Из Погранвойск в Спецназ

Пули, выпущенные полицаями, летели куда попало – у многих тряслись руки. Одного из молодых вырвало водкой и колбасой, которую давали перед акцией. Если Шамрай действовал хладнокровно, то начальник волостной полиции Трегуб впервые за долгое время испытал настоящий страх.

Этот ров, набитый расстрелянными, ему не простят. Едва не треть казненных – женщины и подростки. Немцы пришли и уйдут, а что будет с ним? В жуткой сутолоке массовой казни бывший лейтенант Красной Армии Геннадий Юрьевич Трегуб увильнул от личного участия в расстреле.

Но вряд ли это его спасет. На нем кровь не меньше десятка других убитых им людей. Все знают, что Трегуб стрелял из засады в бойцов НКВД и девушку-радистку. А затем как идиот хвалился этим.

Заметив смятение на лице подчиненного, Шамрай внимательно оглядел его:

– Что, поджилки трясутся?

– Нет. Обычное дело.

– Не совсем, – возразил Тимофей. – Сейчас самая война и начинается. Фрицы и на Волге, и на Кавказе завязли, под Ржевом бои день и ночь идут. Мы с тобой свой выбор сделали, заднего хода не будет. Ты думаешь, они забыли, как мы на крючьях комсу вешали и этого пацаненка Гречихина?

– Я не вешал, – машинально отозвался Трегуб.

– Зато рядом стоял и распоряжения отдавал. Скажешь, этих тоже не убивал? – кивнул на заполненный телами ров начальник районной полиции. – Фрицы, конечно, паскуды еще те. Ни старых, ни малых не щадят. Что молчишь? Не так, что ли?

– Не знаю, – пожал плечами Трегуб, опасаясь, что его провоцируют.

– Тут и знать ничего не надо. Все перед глазами. А знаешь, что я такие же рвы под Салехардом в тридцатом году видел? И детей и баб в них скидывал, не говоря о мужиках. Только те от голода и болезней подыхали. Пока ты в пионерскую дудку трубил и про Сталина стихи читал.

– Все читали. Только что не молились.

– А теперь Гитлеру молимся.

Шамрай, как и другие, пил в тот день с утра, но держался крепко. Желто-зеленые волчьи глаза сверлили Трегуба, пистолетная кобура была расстегнута. Чего он привязался? Может, видел, что Трегуб в заложников не стрелял?

– Видел, – словно читая мысли бывшего лейтенанта, заявил начальник районной полиции. – Халтурил ты сегодня.

Трегуб покосился на расстегнутую кобуру. Шамрай у немцев в авторитете. Прибьет сдуру и объяснять ничего не будет.

– Стрелял, – чувствуя, как пересыхает глотка, ответил Трегуб. – Как и все. Вон обойма пустая. Вторую зарядил.

К ним подошел, слегка покачиваясь, рослый шарфюрер с автоматом в руке. Он немного говорил по-русски:

– Надо зачистить… добить еще живых и закопать ров. Мои ребята устали. Сделаешь, геноссе Шамрай?

– Сделаю, – кивнул начальник полиции.

Тимофей считал, что, расстреливая всех подряд, немцы совершают большую ошибку. Одни люди испугаются, а другие уйдут в лес, чтобы мстить. Конечно, легче пострелять три-четыре сотни безоружных людей, чем искать отряд НКВД, который за пару месяцев уже натворил немало дел.

– Там для вас оставили ром и консервы, – продолжал шарфюрер. – Когда закончите, пусть твои люди снимут напряжение. Молодежь у тебя еще зеленая, не привыкшая к таким делам. Воспитывай!

Шамрай промолчал и пошел отдавать распоряжения.

Авдеев уже знал день, когда начальник районной полиции поедет в Вязники. На участке дороги протяженностью двадцать четыре километра он наметил место засады. Сходил и осмотрел дорогу с местным партизаном Иваном Луковым, Николаем Мальцевым и снайпером Василем Грицевичем.

На полпути от райцентра до села Вязники дорогу пересекала небольшая речка (скорее ручей), за которой шел посыпанный щебенкой подъем. В этом месте машины и повозки невольно замедляли ход, а значит, представляли из себя неплохую мишень.

– Будем рассчитывать, что Шамрая сопровождают шесть-семь полицаев, – внимательно осматривал подъем лейтенант Авдеев. – После всего, что натворил Удав, он наверняка будет остерегаться. Нас пятеро. Справимся или еще людей попросим?

– Не надо, – возразил Мальцев. – Большую группу труднее замаскировать.

Его поддержал Иван Луков:

– У Шамрая волчий нюх. Он человеческий взгляд за сто шагов чует. Его зимой один из окруженцев хотел прикончить. Лейтенант или старший, не помню, какое звание имел. Спрятался за плетнем и стал из «нагана» в спину целиться. А Удав словно почуял. Обернулся, в сторону шагнул и первым же выстрелом из карабина в грудь ему пулю засадил. И дом тот сжег, хотя хозяева сами ничего не знали. Избил их и в лагерь отправил.