Андрей Воронин - Мертвый сезон

Поймав себя на этих ненужных рассуждениях, Слепой подумал, что сдавать начал не только генерал Потапчук – ему самому, похоже, не помешала бы парочка сеансов у хорошего психоаналитика. Другое дело, что психоаналитик, послушав откровения Глеба Сиверова в течение хотя бы четверти часа, сам бы наверняка тронулся умом.

Глеб выключил музыкальный центр, и в квартире стало тихо. Тишина, как обычно, породила ощущение сосущей пустоты; впрочем, с этим ощущением Слепой давно свыкся и почти перестал его замечать. Он прошел в тесную прихожую, проверил перед зеркалом, не выпирает ли сзади из-под кофты рукоятка пистолета. Она таки выпирала – совсем чуть-чуть, но для опытного, наметанного глаза генерала Потапчука этого было бы достаточно. Глеб поправил пистолет, бесшумно отпер сейфовый замок и легонько толкнул тяжелую стальную дверь. Та открылась легко и беззвучно, повернувшись на хорошо смазанных петлях. Сиверов выглянул наружу и прислушался.

Снизу, гулко отдаваясь в широком лестничном пролете, доносились неторопливые, слегка шаркающие шаги поднимавшегося по лестнице человека. Глеб поморщился: раньше Федор Филиппович никогда не шаркал подошвами. Он и сейчас ходил легко и пружинисто, как молодой, но это было на людях; теперь же, одолевая в полном одиночестве крутую лестницу старого многоквартирного дома в одном из кривых арбатских переулков, генерал, судя по всему, слегка расслабился.

Глеб осторожно, без стука, прикрыл тяжелую дверь, тихонько вздохнул и отступил в глубь прихожей. Сиверову подумалось, что все люди, в сущности, одинаковы – одинаково привержены рутине и терпеть не могут перемен. Другое дело, что рутина бывает разная. Для кого-то рутина – это ежедневное сидение в конторе с девяти до шести и тихие семейные вечера с просмотром телевизионных сериалов, а для кого-то – экстрим, смертельный риск и поиск приключений. Жизнь Глеба Сиверова никак нельзя было назвать спокойной и однообразной, однако он к ней привык и не представлял себя в ином качестве. Генерал Потапчук был одним из основных, неотъемлемых элементов этой жизни, и страшно было подумать, что однажды он отойдет от дел, исчезнет со сцены вместе со своим потертым портфелем и стариковской воркотней. Глеб не думал, что Федор Филиппович уйдет на пенсию – он был из тех, кто покидает работу только ногами вперед, – но при любом раскладе в распоряжении генерала оставалось совсем немного времени. Впрочем, шансы пережить друг друга у них с Глебом были примерно одинаковые, где-то пятьдесят на пятьдесят – один старел, а другой все время ходил по самому краю...

Потапчук открыл дверь и переступил порог квартиры, держа в левой руке свой потрепанный портфель. Он не позвонил, не постучал и не сделал попытки воспользоваться своим ключом, из чего следовало, что Федор Филиппович еще не утратил остроты слуха: как ни старался Глеб действовать тихо и незаметно, генерал засек его манипуляции с дверью и понял, что его уже ждут. Возможно, он понял и все остальное, а если не понял, то догадался; Глебу стало неловко, и он порадовался, что не включил в прихожей свет: не хватало еще, чтобы Федор Филиппович заметил его смущение!

– Сумерничаешь? – осведомился генерал, пожимая ему руку. – Или просто Чубайса боишься, электричество экономишь?

– Осень, – немного невпопад ответил Глеб, пропуская его в комнату.

– Да уж, – согласился Федор Филиппович и медленно, по-стариковски, опустился в большое кресло у окна. – Наступила осень, отцвела капуста, и увяли наши половые чувства...

– Гм, – растерянно произнес Глеб, сбитый с толку столь несвойственным Потапчуку плоским юмором; обычно Федор Филиппович шутил тоньше.

Приглядевшись, он заметил, что Федор Филиппович выглядит бледным и осунувшимся, как будто не спал ночь. Вероятнее всего, так оно и было: встречу ему генерал назначил всего час назад, по телефону, явно второпях – видимо, дело было неотложное и весьма скверное, грозившее какими-то осложнениями. Зная Потапчука, Глеб мог предположить, что речь идет об осложнениях государственного масштаба, не меньше, поскольку Федор Филиппович никогда не прибегал к его помощи для устройства своих личных или, к примеру, карьерных делишек. Во всем, что касалось служебного долга, присяги и прочих подобных вещей, генерал ФСБ Потапчук был дьявольски старомоден, и это вполне устраивало Глеба.

– Кофе хотите, Федор Филиппович? – спросил Глеб таким непринужденным тоном, словно это была не рабочая встреча на конспиративной квартире, а дружеские посиделки. – У меня и коньяк есть.