Александр Афанасьев - Одесса на кону

Хорошо, что ментов возглавлял Масляк, мне приходилось с ним сталкиваться. Навести концы проблем не составляло – открытой пачки «Парламента» было достаточно для ни к чему не обязывающего разговора. Я кивнул – мы отошли в тень старого платана, росшего прямо во дворе. Во дворе было тихо, лишь с улицы через подворотню доносился шум.

– Пацан у вас погиб… – сказал Масляк, прикуривая.

– Да.

– Соболезную.

Я кивнул.

– Если бы этот… б…

Да понятно все. Всем, кроме полковников и генералов.

– Ты это дело ведешь?

– Прокуратура сама взяла. Мы на подхвате, так сказать – как в старые добрые… В оперативном сопровождении.

Опять. Значит, точно дело развалить хотят.

Этот вопрос поднимался при нас, когда принимался закон о полиции. Речь о взаимодействии полиции и прокуратуры. Старый УПК, берущий начало в советском, предполагает, что есть следователь и есть разыскник. Следователь – никуда не следует, его дело – исключительно бумажное. Он ведет допросы, назначает экспертизы, но по факту преступника не разыскивает. И его единственная головная боль – чтобы в деле каждые несколько дней появлялась новая бумажка, любая. А поскольку он не разыскник, а дел много – он идет по самому простому пути: шьет дело тому, кому проще его пришить, совершенно не думая, виновен человек на деле или не виновен.

Разыскник – это другая сторона медали. Он занимается «оперативным сопровождением» – то есть разыскивает и задерживает. Но ему на судьбу уголовного дела тоже по фиг: его работа ограничена выполнением поручений следователя. И все.

Такая система порождает и неравенство: работа следователя видна, и потому следователей все больше и больше. Работа оперсостава не видна, поэтому его все меньше и меньше. Настоящих детективов и не осталось почти – остались те, кто бумажки подшивает, и те, кто избивает подозреваемых. Восемьдесят процентов дел – очевидные случаи, они и делают статистику. На остальное просто забивают. И это если не учитывать, что у следователя той же прокуратуры есть большой соблазн развалить дело за взятку – он отвечает за соблюдение сроков следствия, а не за криминогенную обстановку в районе.

Потому серьезно обсуждалась мысль о том, чтобы набрать больше детективов и чтобы следственные действия – допросы, экспертизы, очные – оформляли они сами. Так дело в одних руках находится, есть с кого спросить. Но, похоже, что все благие начинания в очередной раз потонули в бюрократическом болоте.

– Что мать говорит? Ты уже ее допрашивал, кстати?

– А чего говорит? Кремень – баба, кстати. Говорит, что жил тут один, квартира от деда осталась. Почти никогда к ней не заходил, иногда разговаривали по телефону. Ничего необычного или настораживающего.

– Женщина была?

– Она не знает. Вообще, говорит, замкнутый был.

Понятно. Что ничего не понятно. Интересно, как они жили, если мать не знала о том, с кем живет сын.

– А поквартирный?

Масляк скривился:

– А чего он даст? Соседей сейчас опрашивают.

Ну, да. А чего он даст? Можно и вообще не работать?

– Друзья?

– Пока не установили. Говорят – ходили какие-то в камуфляже.

– Мобилка? Деталировку сделали?

Масляк прищурился:

– А чего так интересуешься?

– Из моего экипажа пацана убили.

Масляк задумчиво выпустил дым, размышляя о том, давать мне информацию или не давать. Потом, очевидно, совесть переборола:

– На нем один номер был. Пять звонков за полгода, все исходящие, по работе. По геолокации – дом, работа. Все.

– Значит, левая трубка была.

– Наверное, после АТО…

Я знал, что в АТО волонтеры покупали на свое имя дешевые трубки и стартовые комплекты, раздавали бойцам. Установить теперь принадлежность трубок не представлялось возможным.

Вышел Игорь, сделал знак – к машине. Пора закругляться.

– Добро. Спасибо за помощь.

– Сань, – Масляк не отпускал мою руку, – не лез бы ты сюда.

– Это как понимать? – спросил я.

– Как дружеское предостережение. Как русский русскому, хотя и ксива у тебя какая-то мутная, но ты все равно ведь русский.

Я прищурился:

– Откровенность за откровенность. Тебе стыдно не бывает?

– За что?

– Ты знаешь.

Масляк цинично усмехнулся:

– Сань, я совесть в пятом классе на турецкую жвачку сменял. Знаешь, были такие – Turbo. Этот город до нас так жил, сейчас так живет и будет так жить. И нам надо жить. Желательно хорошо, соображаешь?

Я посмотрел на руку:

– Отпусти.