Александр Тамоников - Секретный полигон

– Ось це так? – удивленно пролопотал он. – А що це таке? Ну-ка, ну-ка… – И начал всматриваться в темноту.

Положительная отметка была в опасности. А все из-за какого-то запойного забулдыги! Первым опомнился Виктор Гаевский. Он выхватил из ножен отточенный до синевы нож, швырнул вверх. Бедняга захрипел, схватился за живот. Навалился на перила – они выдержали, но сила тяжести поволокла вниз – пьянчуга перекувыркнулся и полетел с моста. Диверсанты отпрянули, навострили уши. Умирающий издавал сиплые звуки. Гаевский сел на колени, включил на пару мгновений миниатюрный фонарик. Озарилось опухшее лицо, сведенное предсмертной судорогой. Ничего интересного. Последний булькающий звук, последняя дрожь. Гаевский вытащил нож из живота, вытер о штанину покойника. Покосился на силуэт командира.

– Виноваты, пан капитан.

– Все правильно, боец. – Бурковский поморщился. – Ошибка исправлена. Главная задача – чтобы никто не знал, что мы здесь были. Но полбалла, увы, теряете. Внимательнее надо быть.

Подобных ошибок больше не допускали. Недалеко от улицы Леси Украинки группа вышла из оврага. Передвигались, растянувшись цепью, мимо палисадников, обрастающих листвой плодовых деревьев. Сельчане уже спали. «Призраки» углублялись в поселок. Улица Леси Украинки оказалась длинной и несколько раз меняла направление. Изредка проезжали поздние машины. Диверсанты замирали, сливались с темнотой. Медленно протащилась милицейская машина. Фары осветили бесформенную серую массу в водосточной канаве – словно старую фуфайку выбросили. Машина удалилась, свернула в переулок. Зашевелилась «старая фуфайка», выбралась рука с отставленным средним пальцем – шли бы вы, панове…

Мяукнула кошка – промчалась поперек дороги. Скуба уткнулся носом в засохший гусиный помет, глухо выругался.

– Подгузниками не запасся? – шепнул под руку злопамятный Карась. – Не трусь, хлопчик, это только кошка…

На участок проникали со стороны соседей, оторвали пару штакетин и проползли внутрь. Забренчала цепь – проснулась псина, выбежала из будки. Почуяла чужаков. Не успела разразиться лаем, сухо щелкнул пистолет с глушителем. Грузно повалилось безжизненное тело. Лейтенант Первак стрелял в голову, чтобы не скулила. А дальше дело техники. Майданов залег под калиткой, чтобы полуночники не отвлекали. Гаевский, Олейник засели под окнами. Богдан просунул нож с тонким длинным лезвием между дверью и косяком, аккуратно нажал, глухо урча в предвкушении удовольствия. Крючок с обратной стороны расстался со скобой, тихо звякнул. Дверь пришлось потянуть вверх, чтобы меньше скрипела. Округа спала, ни в одном окне этого района не горел свет. Диверсанты на цыпочках вошли в дом, миновали сени, разошлись по комнатам.

Когда хозяев разбудили, шторы уже были задернуты, работал ночной светильник. Ужас на крыльях ночи! Они распахнули глаза, уставились, ошеломленные, на склонившихся демонов. Маскировочное облачение ассоциировалось с какими-то обносками лесных бродяг. Лица были вымазаны черным гримом. Крик застрял в горле. Жертв обездвижили, заклеили рты скотчами. Они мычали. Мужчине было слегка за пятьдесят – седовласый, ладно сбитый. Женщина, спящая с ним, была моложе, но внешность имела самую средненькую. Еще и нос был усыпан веснушками. Она была одета в длинную ночнушку до пят. Она квохтала, как несушка, глаза от напряжения вываливались из орбит. Женщину оставили на кровати в распятом виде. Мужчину перетащили в кресло, прикрутили предплечья к подлокотникам. Он пытался подняться вместе с креслом, стонал от натуги. Макович ловкой подсечкой выбил пол из-под ног, мужчина рухнул вместе с креслом.

– А посмотрите-ка, кого я нашел, – объявил Богдан, вытаскивая из соседней комнаты полумертвую от ужаса девчонку лет пятнадцати – в спальных шортах, маечке. В отличие от матери, она была миловидной, с большими глазами. Пышные волосы струились по плечам. Богдан зажимал ей рот ладонью. Держать так было неудобно, он треснул ее по затылку другой рукой. Девочка потеряла сознание, тут же подлетел Карась со скотчем, заклеил рот. Девочку бросили на пол рядом с кроватью, связали ноги, руки. Уже бурлили гормоны. Измученные долгим воздержанием диверсанты дрожали от вожделения, облизывались. Приказа не насиловать они не получали. Им даже намекнули, что это вполне естественно. С воспитательной, разумеется, целью.

– Что, падла, теперь ты понимаешь, что такое не любить нашу родную Украину? – Карась был похож на оскаленного шакала, он с удовольствием щекотал ножичком горло мужчины. Тот делал страшные глаза, мотал головой – мол, не делайте этого, умоляю! Что происходит?! Предоставлять ему последнее слово было нежелательно. Взыграли самые низменные инстинкты, похоть и чувство вседозволенности обуяли диверсантов.