Всеволод Филипьев - Начальник тишины

– Говори, старичок, что там у тебя сегодня стряслось? – кричал в трубку Влад. – Только быстро. Я тут на кольцевой. Движение аховое! Совсем сегодня дорогу не чистят, дармоеды. Того и гляди в кого‑нибудь въеду.

– Влад, ты зачем благотворителей приплел? Ну, этого Князева…

– Не понял!

– Сейчас мне звонил какой‑то Князев. Сказал, что ты просил его мне помочь. То есть, он сказал, что ему известно стало, что я срочно нуждаюсь в помощи…

– Ну?

– Ну и он хочет помочь!

– А при чем тут я?

– Так я был уверен, что это ты мне его подсунул.

– Понятия не имею ни о каких благотворителях. Тут что‑то не чистое, Влас.

– Догадываюсь… А что делать? Я уже пообещал завтра приехать к нему в контору к десяти утра.

– Где контора?

– На Киевской.

– О’кей! Позвони моей домработнице, оставь адрес конторы. И если завтра ты мне до одиннадцати утра не отзвонишься, я со своими мальчиками подлечу на Киевскую… Вот сволочь!

– Что?

– Да я не тебе. Тут какой‑то мерс меня подрезал, сволочь! Ничего не боятся, уже под БМВ лезут. Усек?!

– Ты меня спрашиваешь?

– А кого же?

– Да, все вроде ясно. Спасибо, Влад. Храни тебя Бог.

– Пошел ты! – беззлобно крикнул на прощание Влад и отключил мобильный.

«Влад, Влад… Хороший ты парень, – обратился Влас в мыслях к другу, – но мне тебя вытянуть не под силу. Сам должен захотеть».

Затем мысль Власа вернулась к подозрительному Фонду. «Откуда этот Князев про мое дело знает? – думал он. – Совершенно непонятно. Погоди. Название Фонда что‑то напоминает. «Утренняя звезда» – восточное что‑то. В японском стиле. А, может быть, так стиральный порошок называется? Фу ты, дурь какая‑то в голову лезет. Пойду помолюсь лучше. Да! Нужно же владовой домработнице позвонить…».

– Ой, какие сегодня звезды! – радостно воскликнула инокиня Неонилла, взглянув на казавшееся бездонным иссиня-черное небо. – Посмотри, посмотри, мать Фекла. Особенные! С лебединое яйцо. Блестят, как крупные бриллианты. Да-а-а…

Монахиня Фекла, пряча улыбку, деланно строго заметила:

– А святые отцы что пишут? Монахам на небо взирать не подобает, небо – область духов злобы поднебесной, могут искушения быть. И потом, за городом звезды всегда лучше видны.

– Да разве я спорю с отцами? – немного обиженно ответила сестра Неонилла. Но только, матушка, ты посмотри, красота‑то какая! Это же ведь все Творец наш создал… А как бы, матушка дорогая, волхвы звезду Вифлеемскую увидели, если бы они на небо не смотрели?

– Эх, Неониллка… – отмахнулась мать Фекла.

Они шли из просфорни к келейному корпусу по узкой, хорошо утоптанной в глубоком снегу дорожке. Монахине Фекле было на вид лет шестьдесят. По ее суровому лицу, как бы разделенному надвое глубокой скорбной складкой на лбу, становилось ясно, что прошла она нелегкий жизненный путь в миру. Инокиня Неонилла, напротив, вся сияла девической свежестью. Казалось, она была одной из небесных звездочек, сошедших на землю, которыми сама так восхищалась. Тонкие руки сестры Неониллы порозовели от усердной работы в просфорне и вкусно пахли тестом. Она устала за день, но, выйдя на улицу, словно крылья за спиной почувствовала. Так взбодрил ее приятно обжигающий морозный ветерок и обрадовали празднично сиявшие звезды.

– Неонилл, ты заходи сейчас ко мне, чайку попьем. Я давеча из Москвы от благодетелей конфеты получила, вку-у-усные, – с материнской заботой пригласила монахиня Фекла.

– Спаси Господи, матушка, приду.

Через пятнадцать минут мать Фекла уже усаживала юную инокиню за крохотный столик, с трудом втиснутый между стеной кельи и широкой кроватью с толстой домашней периной.

– Садись, садись, деточка. Вот я тебя чайком индийским побалую. Он у меня с мятой, зверобоем и смородиновым листом перемешан. Такой вкусный, что с чашкой проглотишь! Да конфетки, конфетки бери. Не одну, больше…

После второй чашки чая, мать Фекла завела беседу:

– Неонилл, ты вот тут давеча звездами любовалась. Видела я, как ты им радовалась… как подружкам. Ты уж меня прости, грешную, может, искушаю, но это ведь нам, старым, здесь самое место грехи отмаливать. А ты‑то, миленькая, там свое не отрадовалась. Вот потому я и думаю, тебя звездочки, да всякие цветочки, да картиночки красивые интересуют. А ты в монастыре… Оно, конечно, про прошлое свое монашествующим рассказывать нежелательно, но ты мне ведь, что дочка. Как же ты, деточка, в монастырь‑то попала? Ты ведь мне никогда не рассказывала. Расскажи, а? Но только кратенько, без подробностей, – при этом было видно, что как раз подробности мать Феклу интересуют более всего.