Сергей Нуртазин - Степной десант. Гвардейцы стоят насмерть!

– Иди ешь, я покараулю.

– А ты?

– Мне что-то не хочется.

– И мне тоже.

Подошел Селиванов.

– Вот что, ребятки, это война, и сопли здесь распускать не самое время. Вы думаете, у меня сердце из железа? Вам парня жалко? А мне, думаете, не жалко?! А тех, кто по всему фронту от Кавказа до Карелии убитыми лежат, и тех, чьи кости от Карпат до Волги разбросаны, вам не жалко?! А может, такой же засранец убил моего брата или сотни других братьев, сестер, отцов и матерей?! Или убил, если бы ему представилась возможность отомстить за застреленных нами дружков или полученное прежде ранение. Или я не прав?

Манджиев, не отрывая глаз от кончиков своих сапог, вымолвил:

– Прав.

– А раз прав, значит, идите есть, я в охранении постою. Воду, водку, похлебку и лепешки разделите поровну между нами и пленными. И старика не забудьте.

Манджиев и Вострецов зашли в кошару, Селиванов достал трофейный кисет, бумагу, сделал самокрутку, закурил, пряча огонек в кулаке. Ему было о чем подумать…

Манджиев и Гришка быстро разделили продукты, принялись вместе с военнопленными за еду. Старик от угощения отказался. Разведчики, понимая его состояние, особо не настаивали. Голод взял свое. Манджиев быстро расправился с едой, сменил Селиванова. Когда с приемом пищи было покончено и заварили чай, Николай позвал Манджиева:

– Садись у ворот да в щелку поглядывай, а между делом с нами будешь думу думать и разговоры вести.

Когда Санджи притулился к внутренней стороне створки, Селиванов обратился к недавним военнопленным:

– Что думаете делать, товарищи бывшие красноармейцы?

Хрипатый ответил за всех:

– А чего тут думать, с вами мы.

Селиванов перевел взгляд на калмыка в кепке.

– Что ты решил?

Арсланг не раздумывал:

– Я для того к Астрахани и пробивался, чтобы к своим присоединиться.

Селиванов кивнул на немого:

– А он?

Арсланг стал что-то говорить немому на калмыцком языке. Тот отрицательно замотал головой, замычал, стал что-то показывать на пальцах, потом замахал рукой в сторону, откуда предположительно привели пленников. Арсланг развел руками.

– Домой хочет, в свой хотон.

– Что ж, как говорится, насильно мил не будешь. Пусть возвращается. Он говорить не умеет. Даже если наткнется на патруль, многого от него не добиться.

Старик неожиданно встал, быстро и резко заговорил. Селиванов обернулся к Манджиеву, спросил:

– О чем он балакает?

– Просит разрешения уехать сейчас. Говорит, что не желает находиться в месте, которое осквернено убийством.

Селиванов покосился на старика.

– Пускай едет. Скажи ему, что мы недалеко отсюда на волков наткнулись, может, ему там поискать свою лошадь с жеребенком.

Манджиев перевел. Старик ответил, со злобой поглядывая на Николая. Селиванов заиграл желваками.

– Что ему еще нужно?

– Он говорит, что сейчас иные люди хуже волков стали.

– Не в тех людях он волков видит. Скажи ему, пусть уходит подобру-поздорову, а то не ровен час я осерчаю!

Манджиев быстро заговорил на калмыцком языке. Старик встал, торопливо вышел из кошары. Вскоре стало слышно, как он погоняет верблюда. Селиванов сидел в раздумье, неотрывно наблюдал, как пляшут в костре языки пламени. Когда старик уехал, он произнес:

– Времени, братцы, мы потеряли изрядно, полагаю, что ничейную землю мы до рассвета не перейдем, а передвигаться днем опасно.

Вострецов предложил:

– А если нам переодеться в форму легионеров? Опять же, на их лошадях передвигаться быстрее можно.

– Лошадей, если ты правильно сосчитал, шесть, а нас без одного десяток.

Голос подал Манджиев:

– Можно на одну лошадь вдвоем сесть.

– Можно, только долго ли они протянут? Да и двигаться будем медленнее. Но попробовать можно. Все равно ехать верхом можно будет только до рассвета, а потом придется лошадей отпустить, а самим где-нибудь укрыться до ночи. А уж как стемнеет, будем пробираться к своим.

– Почему же нельзя идти днем? Мы же переоденемся в их форму, – спросил хрипатый.

– А потому, что днем нас могут раскусить, хотя бы сослуживцы тех, кого мы убили. Днем будет видна кровь и дырки от пуль на обмундировании, которое мы снимем с убитых. И еще. Формы легионеров на всех не хватит, поэтому кто-то будет изображать конвой, а кто-то пленных. А вести пленных из тыла на передовую глупо. Немцы или легионеры из туркестанских батальонов нас сразу разоблачат.

– Верно, а я об этом не подумал, – согласился хрипатый.

– Изображать конвой и пленных будем в случае, если наткнемся на мобильную группу или патруль противника до рассвета. Думаю, что следующей ночью форма неприятеля нам не понадобится, а то и свои могут подстрелить ненароком. Личное обмундирование увязать, приторочим к седлам. Еще вопросы, предложения или возражения у кого имеются?