Борис Майнаев - Тигр в стоге сена

Чабанов откупорил новую бутылку.

– К примеру, возьми меня. Когда-то мне казалось высоким счастьем умереть за народ где-нибудь на гражданской или отечественной, и я жалел, что родился слишком поздно. Потом я уверовал в то, что должен принести людям пользу своей отменной работой, но, как оказалось, если это и нужно кому-то, то только для того, чтобы подняться по моему хребту ближе к кормушке. А чтобы меня оценили и взяли с собой во власть, нужно было уметь шаркать ножкой, иметь связи, быть подлецом. Тогда я пришел к выводу, что с этой сволочью надо бороться по-другому.

– Их надо стрелять и резать, – Сергей сжал кулаки. – Эх, если бы здесь были бы мои ребята, мы бы за день «причесали» этот городок. У меня была десантура, что надо. Парни прошли такие передряги, что каждый мог против троих-четверых выйти и голову за друга положить, не глядя.

Чабанов, не спуская глаз с гостя, молча слушал.

– Первый бой я принял под Кандагаром. Там «духи» не только хорошо вооружены, но и натасканы дай бог каждому. Пехтура два дня не могла влезть в «зеленку», вот нас туда и бросили. Я только-только из Союза прилетел, пороха не нюхал. Так один дембель, сержант Васька Полуянов, сам вызвался со мной идти. Там так – за три месяца до дома ребят на «боевые» не берут – берегут для граждански. Я ему говорю: «Ты че, сержант, дуришь, под пули лезешь?» А он: «Кто-то же должен тебя войне научить?» Я, дурак, обиделся, а он пошел. Сержант меня, капитана, войне учить, а?! А он пошел. Всю ночь Васька от меня, как нянька, не отходил. И на землю кидал, и вперед выскакивал, и через голову стрелял.

Боляско задумался, глядя куда-то вдаль. Чабанов опять налил коньяку и чуть дотронулся своим бокалом до бокала Сергея. Тот посмотрел на него отсутствующими взглядом и разом выпил.

– Там, ближе к утру, когда в первых лучах солнца они принялись обстреливать нас из минометов и я увидел ошметки человеческого тела, я впервые по-настоящему испугался. Васька заметил и подполз вплотную:

«Спокойно, капитан, ты, я вижу, мужик, что надо. Все будет путем… »

Он у меня потом на сверхсрочную остался, прапором. Я потерял его через год, в кишлаке Сурхи Дарваз. – Голос Сергея задрожал. Он встал, подошел к раковине, пустил воду, вымыл лицо.

– Надо было срезать эту ведьму вместе с «духом», а я промедлил. Дрогнуло что-то в душе – старуха все-таки. А «дух», как оказалось, всунул автомат ей под мышку и шарахнул по мне. Васька меня с ног сбил, а сам очередь в грудь поймал. Я, как увидел, что он руки раскинул и валится на спину, срезал и бабу эту, и гада за ее спиной. Потом мы весь кишлак с землей смешали, только поздно – Ваську он убил.

Слезы лились по впалым щекам Сергея. Чабанов давно не видел мужских слез и ему стало не по себе. Леонид Федорович встал, открыл холодильник и долго выбирал из банки соленые огурцы. За спиной звякнула бутылка.

– Давайте выпиьем, – уже спокойным голосом проговорил собеседник. – Я по ночам почти не сплю, отвык за два года. Там на «боевые» больше ночами ходили, вот и не могу перестроиться. Мне иногда кажется, что я все еще там, а Афгане. Стоит чуть зазеваться, как «духи» тут же прикончат. Вот и вчера, когда этот подонок взвыл, что он плевал на дураков, дохнуших где-то за речкой, я даже не заметил, как ударил его. – Боляско посмотрел на свои руки, пощупал пояс.

– Жаль, что нож в шее этого гада оставил, такой нож был…

– Так ты и нож там оставил?!

– Пьяным был.

Чабанов встал, открыл окно, послушал кваканье лягушек и повернулся к своему гостю.

– Уже поздно, иди спать, спальня наверху. Утром из дома не выходи, а в городе я постараюсь все уладить. Я, почему-то, уверен, что мы поладим. – Он проводил взглядом Сергея, поднимающегося по лестнице и спросил:

– Ты кем был в армии?

– Командиром разведроты.

Леонид Федорович еще немного посидел, покурил, потом поднялся и вышел из дома. Он осторожно вывел машину из ворот и медленнно, как ездил пьяным, поехал домой.

У порога своей квартиры он услышал, что в гостиной работает телевизор. Жена, так и не привыкшая к его поздним возвращениям, спала в кресле у накрытого стола. Чабанов выключил телевизор и повернулся к жене.

Сон разгладил морщинки под ее глазами и вместо них проступили какие-то белые круги. Пышные золотистые волосы, так поражавшие в молодости воображение Леонида Федоровича, поредели и были обильно прорежены сединой. Некогда длинные пальцы жены припухли и раздались в суставах. Чабанов смотрел на нее и думал, что во всем свете нет человека, любящего его так, как она. Да и сам он заметил, что с годами, место горячего, страстного чувства заняла глубокая любовь. Леонид Федорович никогда не был ханжой и знал немало женщин, но уже много лет образ жены в его понятии сливался с самой жизнью. Это была не громкая фраза, он вообще не любил выспренности, это было сутью его отношений с женой. Сейчас, глядя на спящее лицо Аннушки, он вспомнил, что все его промахи, ошибки и огрехи он воспринимает, как свои. А сейчас он впервые в их жизни решился на Дело, о котором не мог не только рассказать, но и даже намекнуть ей. Он вступал в новую жизнь, в которой оставался один на один против всего привычного им мира. Сегодня еще можно было повернуть назад, остановиться, но среди болота подлости и всегосударственного обмана он нашел единственный, приемлимый для его натуры выход – создать Свое Государство, свою систему ценностей. В окружающей его пустоте, среди мерзости, в которую превратились его вчерашние идеалы и представления о Добре и Зле, Чести и Справедливости, Народе и Правительстве – он чувствовал себя Человеком, способным не только создать свои Законы, но и заставить других жить по ним.