Александр Чагай - Каро-Кари

– Ну и тяжелый ты, Сенька! – пожаловался Буфет.

У Модестова не хватило сил даже огрызнуться, он лишь злобно и многообещающе засопел.

– Не усердствуй так, работяжка, конструкция не выдержит, – подлил масла в огонь Тимофеев.

– Ладно тебе, – Буфет урезонивающе посмотрел на напарника, – парень старается. Может, это… как там… его лебединая песнь.

Модестов бросил на шутника смертоносный взгляд, но по-прежнему безмолвствовал и давил на педали.

Между тем Матвей Борисович все говорил и говорил, увлеченный собственным красноречием:

– Перед нами открываются удивительные перспективы. Говорю это вам не как прекраснодушный романтик, а как человек, который во главу угла ставит практическую пользу, выгоду, которые, не сомневаюсь, подкрепят любовь и дружбу, объединяющие наши народы.

Аудитория, воспринимавшая всю эту ахинею весьма благосклонно, рукоплескала. Раздались выкрики: «Ура», «Пакистан зиндабад !», «Россия пайндабад » [28]!

Перестав крутить педали, Модестов блаженно замер, прикрыв глаза.

– Ну, пошло-поехало, – буркнул Тимофеев. – Давай, Женька. Зиндабад!

– Пайндабад, Вася. – Достав фляжку с водкой, Буфет отхлебнул и протянул приятелю. – За нас, в общем. – Толкнул Модестова в бедро. – Присоединяйся, Сеня. За такое дело грех не выпить.

Модестов разомкнул один глаз, потом второй.

– За какое такое?

– За «пайндабад», – хором объяснили рабочие.

Сделав глоток, Модестов зажмурился от удовольствия.

– Ладно, черти. Думал, отвесить вам по первое число, но хрен с вами. Живите. – Снова приник к горлышку. – Ух, как я притомился!

– Бедный мальчик, – лицемерно посетовал Тимофеев.

– Эксплуатация детского труда, – поддержал Буфет. – Пей, у нас еще есть.

Зажегся свет. Спускаясь с кафедры, Харцев с неудовольствием заметил: помимо известного количества чиновников и бизнесменов в костюмах с галстуками, в парадных шальвар-камисах, в зале присутствовало немало личностей, одетых весьма вольно, чтобы не сказать неопрятно. С двух сторон от сцены переминались с ноги на ногу четверо или пятеро молодых людей в кожаных куртках, нечесаных, небритых. Видно, мест им не хватило – в аудитории яблоку негде упасть. «Наверное, случайные зрители», – подумал посол. – Выгонять нельзя. Это лишний раз свидетельствует о широком внимании, которое привлекло наше мероприятие. В телеграмме назову его резонансным.

Харцев уверено направился к своему креслу в первом ряду, уселся, заложив ногу за ногу. Искоса глянул на соседа. Странный тип. По виду – пуштун, к светским раутам непривычный. Костюм дешевый, мешковатый. Зато на круглой роже играет улыбка, а глаза полны нахальства. Поди ж ты. А ведь наверняка еще утром по своей деревне среди говна бегал.

В перерыве перед концертом публика закусывала и обменивалась впечатлениями. Ивантеева привлекала всеобщее внимание. Макияж скрывал возраст певицы, в искусственном освещении ее волосы отливали золотом, смелое декольте открывало аппетитные груди. Пакистанцы, которых не часто балуют столь откровенным зрелищем, глазели вовсю. Многие пытались заговорить с певицей, но та, не останавливаясь, пробиралась мимо жующих, болтающих, гогочущих мужчин и женщин. Вскоре стало ясно, кого она ищет. Это Факр Бодла – гостеприимный хозяин, вдохновитель всего мероприятия. Его распирала гордость, его слух ласкали подобострастные речи окружающих.

С трудом протиснувшись к Бодле, Ивантеева подала голос. Сказала фамильярно, что было неуместно в данной обстановке:

– Дорогой, ты не забыл обо мне?

Бодла сделал вид, что не сразу узнал даму. Затем усмехнулся и произнес достаточно грубо:

– Если забуду, ты всегда сумеешь напомнить о себе, дорогая. – Бесцеремонно подняв руку солистки, сделал вид, что впервые видит кольцо с изумрудом. – Прелестная вещица. – Отвернувшись, вернулся к прерванному разговору. – Пуск конверторного цеха можно организовать за полгода…

Ивантееву охватил стыд. Она остро ощутила чужеродность окружающей толпы, несоответствие своего наряда, ее самой этому обществу. До женщины внезапно дошло, что на нее смотрят как на шлюху; она с трудом преодолела желание сгорбиться, прикрыть руками декольте и засеменить прочь. Но при всем испытанном унижении… Неужели спасовать перед этой обезьяной? Нет! Певица ухватилась за спасительную мысль. Конечно, обезьяна. Невоспитанная, азиатская обезьяна, не ведающая правил приличия, не обученная хорошему тону. Она снизошла до этого мужлана, что ж, такова была ее прихоть. Ради остроты ощущений можно прогуляться в трущобы, лечь в постель с грубым самцом… О! Ивантееву пронзили воспоминания о сладострастных ощущениях минувшей ночи. Устремившись к сцене, она храбро выставила напоказ обнаженные плечи. Перерыв заканчивался.