Андрей Воронин - Петля для губернатора

Он бесшумно открыл дверь и шагнул в комнату.

Воображение рисовало ему картины одна соблазнительнее другой: вот он входит в эту домашнюю тюрьму, а Ирина повесилась на простыне.., или разбила голову о стену.., или, черт подери, захлебнулась собственной блевотиной…

Когда-то он любил собирать грибы и хорошо помнил это ощущение, когда под каждым деревом тебе мерещится глянцевитая шляпка, которой там на самом деле нет. Ты идешь по пустому, вытоптанному грибниками лесу и воображаешь, как присядешь, раздвинешь траву и подрежешь тугую, плотную ножку. Ты слышишь, как тихонько поскрипывает лезвие ножа, входя в упругую душистую плоть гриба, ты обоняешь этот запах, ты предвкушаешь гордость, с которой будешь демонстрировать менее удачливым грибникам свой королевский трофей… А попадаются тебе одни поганки, да изредка – трухлявая, насквозь проеденная червями сыроежка.

Майор с растущим недоумением осматривал комнату. Он еще не успел испугаться, но чувствовал, что до этого недалеко: Ирины нигде не было видно. Сервировочный столик кверху ножками валялся на развороченной, как поле танковой баталии, постели, засыпанной осколками стекла и фарфора и украшенной многочисленными пятнами. Губанов про себя отметил, что у столика не хватает одной ножки, и что томатный сок, разлитый по белым простыням, производит довольно сильное впечатление: казалось, что здесь кого-то долго и неумело убивали при помощи тупого ножа. Тяжелые бархатные портьеры, которыми были занавешены окна, валялись на полу, втоптанные в винную лужу, и в обнажившихся оконных проемах бесстыдно чернели прутья решеток. Шкаф был выпотрошен, тряпки валялись по всему полу, а кое-что даже висело на люстре. Большое, во весь рост зеркало венецианского стекла раскололось вдоль и пестрело пятнами – видимо, в него долго швыряли едой.

Губанов подумал, что напрасно уговорил губернатора не отказывать Ирине в вине. Идея была такая, что, получив желаемое, эта алкоголичка угомонится и будет сидеть тихо, присосавшись к бутылке, как клоп. Теперь майор видел, что это не сработало. Его вины в этом не было: будь его воля, он отнес бы сюда ящик водки, и все было бы кончено если не за пару часов, то за пару дней наверняка. Ирина просто убила бы себя водкой, зато умерла бы счастливой.

Он посмотрел на дверь, которая вела в ванную. Дверь была приоткрыта, свет внутри не горел. Это еще ни о чем не говорило. Алкоголики хитры, как лисицы, и способны порой на такие штуки, которые трезвому даже в голову не придут из-за их абсолютной невыполнимости.

Куда же, черт возьми, она подевалась?

Майор сделал еще один шаг и аккуратно прикрыл за собой дверь. В то же мгновение ему на голову набросили какую-то пыльную тряпку. Он сразу понял, где пряталась Ирина, но сделать уже ничего не успел: на его затылок обрушился тяжелый удар. Что-то затрещало – не то череп, не то предмет, которым был нанесен удар, Губанов ощутил мгновенную вспышку слепящей боли и молча рухнул на испачканный вином и остатками пищи пушистый ковер ручной работы.

Ирина Бородич весь день не находила себе места. Бывали дни, когда она чувствовала себя, в общем-то, нормально и даже не имела ничего против своего теперешнего положения, особенно когда к принесенному охранником подносу с едой прилагалась бутылочка сухого вина. На большее рассчитывать не приходилось, но и это было что-то. По крайней мере, дурацкий виноградный компот помогал хотя бы на время притушить полыхавший внутри огонь.

Бывали и другие дни – серые и пресные, как свалявшаяся грязная вата. В такие дни на нее наваливалась апатия, и ей ничего не хотелось – даже выпить. Она часами лежала на кровати и думала о том, как это вышло, что ее жизнь закончилась, даже не успев как следует начаться. В том, что жизнь закончилась, Ирина не сомневалась. С алкоголизмом шутки плохи, а она уже достаточно далеко зашла по этой дорожке. Страшнее всего было то, что она совсем не хотела возвращаться – а зачем, собственно? Когда на нее наваливалась апатия, Ирина мечтала только об одном: чтобы все это поскорее закончилось. В такие моменты от самоубийства ее удерживало только то, что это наверняка было бы хлопотно, больно и ужасно некрасиво.

Потом апатия проходила. После таких приступов вселенской тоски она чувствовала себя обновленной, словно заново родившейся на свет, и с удивлением озиралась по сторонам, пытаясь понять, как могло случиться, что она все еще сидит в этой роскошной, обставленной дорогой мебелью тюрьме. В конце концов, она была разумным человеком и привыкла считать, что ее окружают вполне разумные, цивилизованные и даже где-то культурные люди.