Андрей Воронин - Петля для губернатора

– Ну, что скажешь, капитан? – спросил он и чиркнул колесиком зажигалки. – Обгадился? Иван Алексеевич здесь?

– В городе, – глухо ответил капитан, глядя в сторону.

– И то хлеб. Позорище, мать вашу так… Почему сразу не доложили?

– Я вам звонил, – продолжая изучать рисунок обоев, сказал начкар. – Ваш номер не отвечает.

– Ну да?! – весело изумился Губанов. – Это ж надо! Он вынул из кармана трубку мобильника и убедился в том, что батарея разряжена.

– Ладно, капитан. Считай, что одно штрафное очко ты отыграл. Но только одно. А их, сам понимаешь, у тебя до хрена и даже больше. Рассказывай, как это у вас вышло.

Капитан подвигал тяжелой нижней челюстью, кашлянул в кулак и неопределенно дернул здоровенным плечом. Он был похож на школьника, не выучившего урок.

– Ну, – холодно сказал Губанов, – и что должна означать сия пантомима? Что ты кривляешься, как б.., перед участковым?!

– Я думаю, будет лучше, если вы сами разберетесь, – буркнул капитан, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза. – Звонарев в караулке, вот вы у него и спросите, что да как.

– Не понял, – строго сказал Губанов. – Что за тон? Ты будешь давать мне советы? Или, может быть, ты все-таки ответишь мне, как вышло, что пятеро здоровенных мужиков упустили одну-единственную бабу, которая сидела взаперти на втором этаже?

Начальник караула снова несколько раз подряд выдвинул вперед и убрал на место квадратную нижнюю челюсть, еще больше набычился и плотно стиснул зубы, так и не проронив ни звука. Губанов разглядывал его с немного презрительным интересом. Капитан был отличным бодигардом, выбивал девяносто восемь очков из ста на стрельбище и мог ударом кулака убить человека, но дипломат из него был аховый: он мог либо очертя голову резать правду-матку, либо, вот как сейчас, тоскливо молчать, здорово смахивая при этом на клинического дебила. “А дело-то пахнет керосином, – подумал Губанов. – Что-то здесь такое произошло, о чем он ни в какую не хочет говорить. Умирает, но не сдается, как Брестская крепость. Дрянь какая-то здесь приключилась, и касается эта дрянь либо лично меня, либо самого господина губернатора. Ведь он же не со страху запирается, ни черта он не боится, не приучен бояться… Это у него просто язык не поворачивается, вот и все. Есть такие вещи, о которых не говорят. Как, в самом деле, женщина может выбраться из запертой комнаты? Дверь в полном порядке, засов на месте, решетка на окне такая, что вывернуть ее можно разве что вместе со стеной – не гляди, что на вид это не решетка, а произведение искусства. Не могла она сама оттуда выбраться, просто физически не могла. Значит, кто-то выпустил. Значит, кого-то она купила. Денег у нее там нет ни копейки, золота, камешков тоже нет, я сам проверял. Так чем же она его купила? Кто там у нас в караулке сидит, Звонарев? Ну, этот кобель известный, ни одной юбки не пропустит. Вот тебе и ответ, майор, и нечего мучить начальника караула. Звонарева этого ты лично на работу принимал, лично инструктировал, так что оставь капитана в покое, его вины тут нет. Господи, ну и позорище!"

Капитан к этому времени уже по самую макушку налился темной кровью и стал похож на человека, готового умереть от апоплексического удара.

– Я вами недоволен, капитан, – сухо сказал ему Губанов и, обогнув начальника караула, как неживой предмет, твердым шагом направился в сторону лестницы.

Начкар четко выполнил поворот кругом и угрюмо затопал следом. На пороге расположенной в полуподвале караулки Губанов остановил капитана, уперевшись ладонью в его твердую, как чугунная плита, широченную грудь.

– Я сам, – сказал он. – Побудь здесь, капитан. Начальник караула отступил от двери и отошел к стоявшему посередине подвала биллиардному столу, над которым висела накрытая похожим на гроб жестяным колпаком люминесцентная лампа. Губанов отпер дверь торчавшим в замочной скважине ключом и вошел в караулку, слегка поморщившись от шибанувшего в нос запаха казармы. Наличие этого запаха было необъяснимо, поскольку никто из охранников губернатора не носил кирзовых сапог и не пренебрегал правилами личной гигиены, но запах был неистребим, и Губанову оставалось только смириться с фактом его существования.

Звонарев сидел на топчане напротив двери, привалившись спиной к обшитой сосновыми досками стене и придерживая у лба мятый носовой платок. Губанов с удовлетворением разглядел на платке несколько пятен крови.

При виде Губанова Звонарев испуганно вскочил и вытянулся по стойке “смирно”, словно дело происходило где-нибудь на плацу. Рожа у него при этом была бледная, перепуганная, а слева на лбу синела здоровенная, сочащаяся прозрачной сукровицей гуля. Пиджака на нем не было, и Губанов издалека разглядел, что висящая у Звонарева под мышкой кобура пуста.