Андрей Воронин - Слепой стреляет без промаха

– Вначале я ее накормлю, – голос Жанны был полон заботы. – Сейчас, я уже готовлю ужин.

Девочка побежала на кухню к матери. Соловьев закрыл дверь кабинета.

– Ну вот, Альфред Иннокентьевич, все и закончилось.

– Да, слава Богу. Теперь они мне не страшны.

– Нет, напрасно вы так думаете, – Соловьев хрустнул пальцами и уселся в вертящееся кресло, в котором только что сидела дочь Бортеневского. – Они вас не оставят в покое. Пока у них есть хоть малейший шанс оказывать на вас давление, они вас не оставят.

– Но у них нет теперь никаких козырей.

– Они попытаются вас пугать.

– Это бессмысленно, – гордо вскинув голову, выкрикнул Бортеневский. – Бессмысленно! Я пошлю их к черту.

Лицо банкира, казалось, было преисполнено честности и гордости, преисполнено чувством собственного достоинства. Полковник Соловьев взглянул на банкира немного скептично и усмехнулся.

– А знаете, Альфред Иннокентьевич, с вас можно картины писать. Или снимать фильм о честном неподкупном банкире, который стоит на страже вкладов населения.

– А что, разве это не так? – на сто процентов веруя в свою порядочность, произнес банкир.

– Если вам нравится в это верить, пожалуйста, верьте. Мне нужны наличные деньги, прямо сейчас.

– Но у меня здесь нет такой суммы.

– Вы отдадите мне половину, а вторую переведете на мой счет.

– Хорошо, хорошо, – засуетился Альфред Иннокентьевич, направляясь к дальней стене своего кабинета.

Там был сейф Он размещался за картиной, которая тоже стоила немало. Это был женский портрет кисти Боровиковского. Бортеневский снял картину со стены, поставил на пол и принялся открывать сейф Он вытащил четыре довольно толстых пакета.

Соловьев следил за суетливыми и немного нервными Движениями банкира.

– Здесь сто тысяч, – положив деньги на лакированную столешницу, гордо произнес банкир.

– Сто тысяч, хорошо, – прошептал Соловьев, взяв деньги в руки.

– Можете не пересчитывать: все точно, как в банке.

– Я вам верю, Альфред Иннокентьевич, – улыбнулся Соловьев.

Он и не думал пересчитывать деньги, а только вскрыл Один из конвертов и заглянул внутрь. Там лежали стодолларовые купюры.

– Прекрасно, – констатировал он и, посмотрев по сторонам, увидел на стеллаже небольшую кожаную папку с молнией, – я возьму это.

– Да-да, – согласно закивал головой Бортеневский – Пожалуйста, считайте, она ваша.

Соловьев спрятал деньги в папку, застегнул молнию.

– Ну, Альфред Иннокентьевич, а что мы будем делать с Мартыновым и Богаевским?

Банкир пожал плечами.

– Я думаю… мне уже все равно…

– Но ведь вы же заказывали?

– Да ну их к черту. Они уже не опасны.

– Вы думаете не опасны?

– А вы как думаете, Сергей Васильевич? – насторожился банкир.

– Поживем, увидим Но думаю, что они не оставят вас в покое.

– Черт подери, как все это дорого стоит.

– Я думаю, все это стоит намного дешевле, чем платить им.

– Да-да, это уж без сомнения. Ведь они меня могут разорить.

– Вы мне будете должны, Альфред Иннокентьевич, еще двести тысяч – и один из этих бандитов исчезнет навсегда, а второй будет так напуган, что ему уже будет не до вас.

Бортеневский задумался Его лоб сморщился, а глаза забегали.

– Даже и не знаю, как быть.

– Давайте подождем пару дней и потом решим, – спокойно, как о поездке на дачу, сказал полковник Соловьев, подошел к Бортеневскому и подал руку.

Тот судорожно схватил ее и пожал. Соловьев ощутил, какие холодные и липкие ладони у банкира Его чуть не передернуло от этого скользкого прикосновения.

«Как лягушка», – подумал Соловьев, направляясь к выходу.

Он не стал прощаться с женой Бортеневского. Один из телохранителей услужливо открыл дверь, предварительно выглянув в глазок. И полковник Соловьев покинул квартиру банкира.

Он вышел на улицу, взглянул на часы. Настроение было радостное: он держал в руках деньги, а когда в руках Соловьева были деньги, он всегда чувствовал себя радостным и возбужденным, как от бокала хорошего шампанского.

"Так. Теперь Глеб, – подумал Соловьев, – наверное, он меня уже заждался.

Надо из первых уст узнать все, как было. Надо поговорить с Глебом и сказать ему, что пока надо остановиться и ничего не предпринимать. Выждать хотя бы несколько дней"

Через двадцать минут петляния по московским ночным улицам Соловьев въехал в арбатский переулок, через подворотню загнал машину во двор и затормозил прямо у подъезда. Сунув за пояс пистолет, одернув свою неизменную вельветовую куртку, в которой он любил ходить, когда был не на службе, и спокойно вошел в подъезд пятиэтажного кирпичного дома.