Александр Терентьев - Кондор умеет ждать

— Самое смешное то, что я после училища сам в этот Афганистан попасть хотел, — твердой рукой разливая виски по стопкам, криво усмехнулся Джексон. — В общем, полный набор молодого дурака: романтика войны, настоящая мужская игра, испытать себя огнем, орденок заработать. После училища ВДВ в Кировобад попал — то еще местечко, вроде места ссылки для неудачников. Ну, а через год сбылась мечта идиота — в Афган послали. И главное, ведь уже мы все тогда знали, что это не красивая война за интересы тогда еще живого СССР, что там творится самый настоящий бардак, а все равно иллюзий были полные штаны… Как больно бьют грабли, мы понимаем только через собственный лоб. Вот там-то я сразу понял, что нет в войне ни романтики, ни красоты, а есть грязь, кровь, страшная усталость и вполне реальная возможность просто сойти с ума…

Рассказчик из Джексона был не ахти какой, но Орехов, дымя сигаретой, очень живо все себе представлял. Словно просматривал куски старой хроники восьмидесятых или нарезку из кадров неведомого, еще никем не снятого художественного фильма. Звучали чужие, непривычные для уха, но уже не раз слышанные названия вроде Джелалабада, Герата, Саланга и пакистанского Пешавара. В памяти вдруг всплыли кадры из недавнего фильма про наших десантников в Афгане: открывается рампа Ил-76-го и на фоне бледно-голубого, выжженного безжалостным солнцем неба танцует под громко-визгливую восточную мелодию боевой вертолет Ми-24. Советская вертушка на фоне чужих минаретов — нечто иррациональное и символическое…

Майор видел слепящее белое солнце, зеленку, красно-коричневые горы, серпантины дорог, по которым с грохотом и пылью проносились боевые машина десанта, БТРы, БМП, танки и колонны грузовиков. Много-много белой афганской пыли и… черного жирного дыма. Так страшно горят подожженные наливники-бензовозы… Дым, стрельба, кровь, мечущиеся фигурки наших и моджахедов в длинных серых одеждах, в чалмах или в блинчатых не то шапочках, не то панамках…

— Ты меня слушаешь, майор? Так вот, мы тогда на перехват караванов ходили. И с твоим братом я тогда же познакомился — он со своей разведгруппой неделями по горам лазил. Дело они свое туго знали… Пришла информация от местных осведомителей об обычном караване: оружие, боеприпасы, наркота и всякое барахло контрабандное. Шли брать обычный караван — ну, там десяток-другой вьючных лошадей да десятка два духов, — а напоролись чуть ли не на батальон. Там ведь никому из местных, по сути, верить было нельзя — ни жителям, ни царандоевцам, никому. Восток — сам знаешь, дело тонкое, а мы там чужими были. Где друг, а где враг — хрен поймешь. Днем он тебе «шурави, шурави» с улыбочкой, а ночью блокпосты режет, сволочь… В общем, в такую мясорубку я со своими ребятами попал, что и сегодня вспоминать неохота. Шлем радио, помощи просим — а нам отвечают, что броники туда не пройдут, а вертушки пришлем скоро. Держитесь, мол, и ждите. Тогда твой брат со своими пацанами меня из-под самого носа у духов и вытащил. Чуть живого…

Отвалялся я свое в госпитале ташкентском и снова туда — до замены еще полгода оставалось. В первый же вечер в офицерской общаге у мужиков про старлея Орехова спрашиваю — смотрю, морды воротят, молчат. Ну, потом все-таки после пары стаканов разговорились и говорят: «Нет больше твоего старлея. В рейде они на засаду напоролись. Там их всех и положили… И не лез бы ты в это дело…» Там больно уж мутная история была. Ты думаешь, это только сейчас в русской армии воруют и химичат? Нет, парень, в Афгане тоже всякого хватало. Как я понял, твой брат хотел пару полковников на чистую воду вывести — то ли они с наркотой дела вертели, то ли еще какие гешефты проворачивали, уж не знаю. А он хотел правды добиться. Только вместо правды получил цинк, место в «черном тюльпане» и орденок посмертно… Давай, майор, за них за всех не чокаясь…

— Когда мужики домой цинк привезли, я думал, что мать не переживет, — глотая почему-то потерявшее вкус виски и закуривая новую сигарету, тихо сказал Орехов. — А я тогда как раз школу заканчивал и в военное училище собирался. Батя ничего, а она криком кричала, мол, не пущу, хватит им одного сына. Им — это нашему правительству тогдашнему… Потом затихла, вроде смирилась… Ладно, а теперь расскажи, что там с тобой потом случилось?

— Да ничего особенного, обычная история… — на лице наемника появилась злая улыбка, больше похожая на гримасу. — Накрыли нас, как говорится, превосходящие силы противника и попал я в плен. Был советский офицер, а стал никому не нужный грязный мужик, сидевший в поганой глубокой яме. Сначала надеялся, что не бросят, найдут, отобьют или обменяют. А потом уже и надежду потерял. Наверное, они меня в пропавшие без вести записали. И знаешь, что я понял, пока в том зиндане дерьмовом сидел? Что той Родине, об измене которой ты мне недавно толковал, на меня абсолютно наплевать! Ни ей, ни генералам, никому я не интересен и не нужен, понимаешь?! Никому. Так, быдло и мясо пушечное…