Александр Терентьев - Кондор умеет ждать

— Они что тут, братья все? — с иронией процедил Скат, наблюдая за тем, как речной и воздушный волки обнимаются, прощаясь, и крепко похлопывают друг друга по плотным спинам.

— Типа того, — хмыкнул Тритон, — братство по облегчению чужих кошельков.

— Ладно, ребята, — чуть улыбнулся Орехов, — что ж, они должны горючку жечь и нас обслуживать бесплатно? Людям тоже что-то есть надо. Давайте-ка ящики на его шхуну грузить, а то уже, по-моему, и вечер скоро…

Пока грузили багаж и ящики с «оборудованием», вертолетчик наконец-то распрощался с приятелем, помахал на прощание рукой и вскоре вертолет скрылся за темно-зеленой кромкой леса. Речной волк степенной поступью подошел к дощатому причалу, около которого была пришвартована его посудина, посмотрел, как привычно и грамотно новые пассажиры осваивают судно и заговорил с майором:

— Похоже, сеньорам не в первой ходить на посудинах вроде моей… Когда прикажете отчаливать, сэр?

— Вы капитан, сеньор Хуан, как я могу вам приказывать? — дипломатично улыбнулся Орехов и добавил: — Мы же, естественно, хотели бы выйти в путь немедленно.

— Нет проблем, уважаемый, — покладисто кивнул речник и посмотрел на часы. — Минут через пять придут мои матросы и мы сможем без лишних разговоров отправляться. А вы пока можете ознакомиться с моей жалкой лоханкой.

Насчет лоханки капитан, конечно же, слегка кокетничал. Плоскодонное, изготовленное специально для спокойной реки судно было очень даже современным и не лишенным комфорта. Около четырех метров в ширину и около двенадцати в длину, борта возвышались над поверхностью воды чуть больше метра, а осадка, как не преминул горделиво заметить капитан, была не больше полуметра. «Такое корыто никаких мелей не боится, по любой речушке пролетит и за грунт не зацепится!» — хвастался Хуан и, как отметили кое-что понимавшие в таких вещах боевые пловцы, скорее всего не врал. Плюсами являлись и крепкий новый тент над открытой частью деревянной чистейшей палубы, и неслабый двигатель, дававший около двадцати узлов в час, что составляло примерно километров тридцать шесть, и целых две маленьких каюты. Это если не считать так называемой ходовой рубки и «машинного отделения», как гордо именовал Хуан крохотный отсек в кормовой части своего «парохода».

Матросами, вскоре прибывшими на судно, оказались двое относительно молодых людей, которых капитан представил как «настоящих матросов-речников, умеющих решительно все». Один считался мотористом, а второй совмещал обязанности повара и стюарда. Причем пассажиры, несмотря на все усилия, так толком и не смогли запомнить их лица. Оказалось, что не только китайцы и эвенки европейцам кажутся все на одно лицо. Местных смуглых потомков индейцев, испанцев и африканцев, некогда привезенных в эти края работорговцами, русскому глазу тоже было не так-то просто различить и запомнить. Правда, могучего капитана спутать со щуплым стюардом было невозможно даже при желании…

— Сеньор Хуан, когда мы, по вашим расчетам, сможем быть на месте? — Орехов без особого интереса наблюдал, как капитан лично отвязывает причальный конец от массивного деревянного столба, некоего деревенского аналога причальной тумбы.

— Ну, до вашего Санта-Валенсе около сотни морских миль с прибавочкой, — как-то очень по-русски ответил капитан, посматривая на густо синевшее небо и почесывая могучий затылок. — Это, если по-вашему, по сухопутному, миль сто двадцать пять…

— Километров двести примерно, — прикинул майор вполголоса. — И за сколько мы это все пройдем?

— Ну, погода вроде в порядке, — Хуан сосредоточенно сморщил лоб и зашевелил губами, подсчитывая. — Если ровненько пойдем, да ничего не случится, то часов через семь-восемь будем на месте…

— Тогда, сеньор капитан, как у вас говорится, — полный вперед?

— Ну, сначала двигатель запустим, потом самый малый, а уж как выведем судно на стрежень, тогда можно будет и самый полный, — добродушно усмехнулся речной волк и нажал кнопку стартера…

Стемнело, как и всегда в южных краях, неожиданно быстро, даже стремительно. Возможно, где-нибудь на степных просторах Льяносов или в горах свет и жил немножечко дольше, но здесь, на реке, неспешно струившей свои воды среди высоких зарослей сельвы, темнота наступила так внезапно, словно кто-то задернул шторку между небом и землей. Правда, темнота ничуть не означала, что джунгли отправились на покой, спать. Напротив, было похоже, что настоящая жизнь здесь только с наступлением темноты и проявляется во всем ее многообразии. Кричали птицы, где-то шумели обезьяны, иногда слышался короткий и грозный рев пумы или леопарда — человеку, мало знакомому с местной живностью, трудно было разобрать, кто шумит в непроглядных ночных зарослях.