Андрей Воронин - Слепой. Тропою белого дьявола

Верблюдица Лея была еще жива, и умирать ей пришлось долго. Она умирала бы еще дольше, но Аскеров уже начал соображать, что произошло, и выстрелом из пистолета прекратил забаву, пока не вернулись другие обитатели дома. Подвешенное за ноги к нижнему суку дерева голое окровавленное тело со вспоротым животом, выколотыми глазами и отрезанными ушами дернулось и обмякло, медленно вращаясь на веревке, как диковинное елочное украшение. Они подожгли все, что могло гореть, и ушли, но Аскеров не поленился заглянуть на кладбище и наконец понял, с кем так круто обошелся пять минут назад.

Разумеется, говорить со старым Виссарионом Агжбой и его сыновьями Железный Мамед не стал: разговорами и объяснениями мертвых не воскресишь. Кроме того, Аскеров понимал, что ему этого разговора все равно не пережить.

В горах не только свои обычаи и нравы, здесь еще и свои, сугубо специфические, способы распространения информации. Никто не видел, как поредевшая банда уходила, унося своих мертвецов; никто ничего не передавал Железному Мамеду ни письменно, ни на словах, ни каким-либо иным способом. Тем не менее уже через неделю он не догадывался и не подозревал, а знал наверняка: старому Агжбе известно все, и он поклялся отомстить. Эта клятва тогда не вызвала у Аскерова ничего, кроме досады: на войне умирают часто, но история вышла действительно глупая.

С тех пор прошло уже больше двух лет. Время от времени Аскеров слышал что-нибудь о старом Виссарионе и его сыновьях, которые, как голодные волки, рыскали по горам, пытаясь напасть на след Мамеда. Четверо из тех десяти, кому посчастливилось тогда вместе с ним уйти от пылающего дома Агжбы, уже были убиты; остальные не сетовали на судьбу и спали в обнимку с оружием.

Занятый важными делами, Аскеров не то чтобы забыл о той давней истории, но как-то отодвинул ее на второй план, особенно после встречи с миротворцем, предлагавшим купить партию ПЗРК «Стрела», и гибели эмиссара «Аль-Каиды» Вазира бен Галаби, которого должен был беречь как зеницу ока. Должен был, но не сберег; Вазир погиб, люди Мамеда тоже, зато сам он не получил ни единой царапины. Ситуация выглядела вполне однозначно. Если бы к Аскерову пришел один из его бойцов и рассказал подобную историю, Железный Мамед не колебался бы ни секунды – вынул бы пистолет и пристрелил на месте трусливого шакала, оставившего братьев умирать от рук неверных.

Он надеялся, что со временем это недоразумение как-то разъяснится, однако в данный момент умнее всего было где-нибудь отсидеться. И место для этого следовало найти по возможности тихое, максимально удаленное от Кодорского ущелья, где стало слишком много людей, мечтающих прибить к своим дверям старую, исполосованную шрамами шкуру Железного Мамеда.

Он ушел перед рассветом, взяв с собой пятерых людей – не просто бойцов, а братьев, которые уже давно воевали не за деньги и не за идеи, а за него, Мамеда Аскерова, своего командира. Трое из них участвовали в убийстве Верблюдицы Леи, но, как и сам Мамед, вспоминали об этом редко. Убийство на войне – самое обыкновенное дело, за каждым числилось великое множество трупов, и каждый из убитых почти наверняка имел родственников, которые при случае были бы рады за него отомстить.

Они двигались на северо-восток – естественно, настолько, насколько позволял рельеф местности, – старательно обходя редкие селения, военные лагеря в горах и заставы миротворцев. В конце третьего дня пути маленький отряд расположился на ночлег в дикой, безлюдной местности, где шансы кого-нибудь встретить практически равнялись нулю. И поэтому Мамед Аскеров не столько испугался, сколько изумился, когда на рассвете, разбуженный чувствительным пинком под ребра, открыл глаза и заглянул прямо в дуло автомата, который крепко сжимал в огромных волосатых лапах угрюмый, до самых глаз заросший густой, черной с проседью щетиной гигант – Григорий, старший сын Виссариона Агжбы.

Ахмет, бывший тележечник с Черкизовского рынка, а ныне заведующий складом Хромого Абдалло, его правая рука, уважаемый человек, возился с заедающим замком, который в начале и конце каждого рабочего дня так и норовил задержать его минут на пять, а то и на все полчаса, когда на присыпанной обрывками упаковочной бумаги и прочим мелким мусором асфальтированной площадке перед воротами остановилась темно-зеленая «семерка» с мятым передним крылом. Крыло было помято давно, на сгибах металла краска отшелушилась, и в этих местах проступили рыжие пятна. Фары погасли, и Ахмет услышал характерный трескучий звук, с которым водитель резким рывком затянул ручной тормоз.