Богдан Сушинский - Ветер богов

– О чем ты думаешь сейчас? – почти шепотом спросила она, возвращая руку на его колено.

– Странный период бездумья.

– О смерти?

– Нет, – решительно возразил он. – Об этом уже все передумалось.

– Тогда почему ты все забыл, Карл? Ту ночь у Анны Коргайт, наше безумство?.. Ты ведь достаточно мужественный. Что я должна сделать, чтобы вернуть тебя в этот мир?

– Ничего. Мне ничего не нужно.

В кафе, где веселились гости князя Боргезе, завели патефон. Пластинка буйно изрыгала хамоватые тирольские частушки.

– Но ведь ты понимаешь, что я – твоя последняя женщина. Это ты понимаешь или же страх совершенно лишил тебя чувств и рассудка?

– Почему же, понимаю… вы – моя последняя женщина. Но вы уже стали ею, Лилия. Тогда, еще той ночью.

– Так что же мне, привести сюда свеженькую, – возмутилась Фройнштаг. – Нетронутую? Ну хорошо, хорошо, извини… Что, – спросила она после минутного молчания, – с той поры у тебя не было ни одной женщины?

– Если честно, были, – едва слышно проговорил Гардер. – Даже две.

– Какой ужас! – шутливо поразилась его развратности Лилия. – Не ожидала.

– Но это были не мои женщины. Моей женщиной осталась ты.

– Интересно, каким образом я должна была почувствовать все это? Оказывается, я была чьей-то женщиной.

– В моей жизни все так закрутилось: фронт, арест… – не воспринимал ее шутливого тона Гардер. – К тому же ты влюблена в этого, со шрамами.

– И ничего не могу поделать с собой, Карл, – вдруг покаянно созналась Лилия. – Это какая-то безумная любовь. Не зря его называют самым страшным человеком Европы. Впрочем, это тоже не совсем точно. Скорцени вполне может сойти за самого страшного человека мира.

– Ты знаешь, что он тоже встречался со мной?

– Скорцени? – подхватилась и вновь села Фройнштаг. – Когда это было?

– Несколько дней назад. Во время первого посещения нашей базы.

– Несколько дней назад? А тогда, в Берлине?

– Нет.

– Значит, уже здесь? Странно. И что? Как он вел себя?

– По-моему, пытался узнать меня. Хотя, повторяю, мы с ним не виделись.

– Он знал тебя по фотографиям. И твое имя. У него цепкая память. А тогда, в Берлине, за мной, то есть за нами, следили. Не он, естественно. Люди из гестапо. Если уж у нас получился такой откровенный разговор, то ты должен знать, что это, очевидно, я тебя погубила.

– Чепуха. С какой стати?

– Я, точно я! Еще точнее – наша безумная ночь. В то время гестапо следило за мной и за всеми, кто со мной контактировал. Оказывается, так нужно было. Так заведено. Но тогда я и не догадывалась об этом.

Гардер улыбнулся и, присвистнув от удивления, покачал головой.

– Теперь ты понимаешь, почему я без всякого сожаления ухожу из этого мира?

– Из него нельзя уйти без сожаления.

– Мне тоже так казалось.

– Так же, как мне иногда кажется, что завидую тебе.

– Но ты… не заинтересована была в том, чтобы я исчез из жизни? Только правду. Мне уже незачем лгать. Все, что ты скажешь, я унесу с собой на небеса.

Несколько минут Фройнштаг сидела молча, поглядывая то на Гардера, то на «корабль вечности».

– Не скажу, чтобы слишком уж часто вспоминала, ты не дал для этого повода, но и не предпринимала ничего такого, что могло бы навредить тебе. То есть ко всему, что с тобой происходит, я не имею абсолютно никакого отношения.

– Верю.

– Для меня это важно. Очень важно.

Приподнявшись, Лилия положила руки на плечи парня и, повалив его на спину, какое-то время склонялась над ним, пытаясь зажечь желание, пробудить зверя, который заставил Карла наброситься на нее в то утро, у Анны Коргайт.

– Я не знаю, что со мной происходит, – наконец сдался Гардер. – Тогда все выглядело иначе.

– Может, нам пойти в комнату для свиданий? Обер-лейтенант сам предлагал ее. Уж там-то нас никто не потревожит.

– У меня уже почти не осталось времени.

– Тогда полежи, – принялась она колдовать над его одеждой. – Просто полежи. Все, что от тебя требуется, – полежать. Я же буду ласкать тебя так, как не ласкала ни одна женщина. Как ласкают в последний раз…

– Так вы уже пришли в себя, капитан?

– Пришел, – мрачно заверил подполковника Кульчицкий.

– Когда-нибудь это должно было наступить.

– Будь оно все проклято!

Они гребли обломками досок. При этом каждый стоял на одном колене, спиной друг к другу, а между ними стонал и скрежетал зубами раненый Радчук. Курбатов уже не раз молил Господа, чтобы он наконец потерял сознание, но Радчук упорно оставался по эту сторону жизни, словно за какие-то прегрешения Господь решил взять его к Себе вместе со всеми его физическими и душевными страданиями.