Богдан Сушинский - Ветер богов

– Ваш поцелуй должен положить начало традиции моих коммандос, – пожал локоть Фройнштаг князь Боргезе, уводя ее назад, в чрево корабля. – Или, точнее, ритуала. Последний поцелуй итальянки.

– Вы хотели сказать: «Смертельный поцелуй итальянки», – невозмутимо поправила его Фройнштаг, благодушно посматривая на некстати рассвирепевшего Скорцени, ярость которого она приписывала его ревности. Хотя, прерывая ее сцену прощания, штурмбаннфюрер думал совершенно об ином – о том, как трудно выбирать между самоубийством и женской лаской.

Издали островок был похож на динозавра или гигантского морского змея. И первый корабль сопровождения не спеша выходил из-за него, словно вываливался из пасти этого чудовища.

Ринувшись наперерез, «карманный» крейсер «Неаполь» на какое-то время открыл линкору свой борт, но лишь для того, чтобы ударить по нему и по первому транспортному судну изо всех орудий. Для англичан этот залп оказался полной неожиданностью. Решив, что их ждет засада за островом из нескольких кораблей, конвой начал замедлять ход, чтобы укрыться за скалистым хребтом «морского змея».

Но прежде чем подставить англичанам свою корму, «Неаполь» дал еще два залпа – и борт транспортного судна окутался дымом. Даже все еще не развеявшийся туман не мог скрыть от Скорцени, что почти вся палуба этого явно не боевого корабля буквально забита людьми.

«А что, достойный объект атаки, достойный…» – холодно оценил штурмбаннфюрер и, отыскав окулярами бинокля катер, проворчал:

– Ну какого черта ты тянешь? Атаковать, атаковать! – приказывал так, словно пытался мысленно воздействовать на смертника.

Ответный залп англичанина почти накрыл крейсер, однако снаряды легли по правому и левому бортам, и только один из них задел кормовую орудийную башню. Следующий залп омыл фонтанами взрывов корму, но преследовать «Неаполь» корабли охраны не решились.

Скорцени видел, как катер смертника выскочил из-за скалистого мыса, пронесся между взрывами снарядов, выпущенных крейсером, проскочил между кораблями охраны…

Еще через несколько секунд над морем вознесся огромный султан взрыва, напоминающий извержение подводного вулкана. Два менее сильных взрыва прозвучали уже как залп прощального салюта над могильной колыбелью морского камикадзе.

– Вот во что обходится нашим врагам жизнь одного храброго германца, князь, – поучительно молвил Скорцени, словно полковник Боргезе был противником этой атаки. – Самопожертвование одного германца да полцентнера взрывчатки – вот и все, что понадобилось, чтобы нанести англичанам такой урон, какой вряд ли сумели бы нанести в открытом бою две-три дивизии. Так мы и будем действовать впредь, любимцы смерти.

Вернувшись в кают-компанию, Скорцени увидел, что обе женщины уже сидят за столом и спокойно о чем-то переговариваются. О своей недавней «ревностной» ссоре они позабыли, залпы разъяренных врагов их не пугали, а то, что происходило несколько минут назад на палубе, – воспринимали как небольшое приключение. За стол они вернулись в таком настроении, словно поднимались на палубу поразмяться и подышать свежим воздухом.

– Это произошло? – спросила Лилия Фройнштаг, прервав беседу.

– С вашего благословения.

– Тот взрыв? Нет? Попадание снаряда?..

– Это был не взрыв, – мрачно возразил Скорцени. – «Жгучий поцелуй истинной германки» – так теперь будет именоваться вознесение на небеса любого камикадзе.

– Романтичная традиция, – согласилась Мария-Виктория.

Внимание Скорцени привлекла книжка, накрытая ладонью унтерштурмфюрера. Испросив разрешения, он взял ее в руки и увидел, что это томик стихов Петрарки на немецком.

– Вот уж не догадывался, что вы увлекаетесь поэзией, Фройнштаг.

– Я тоже не догадывалась, что, готовясь к своей гибельной атаке, унтер-офицер Райс каждую свободную минуту брал в руки томик этого великого итальянца.

Скорцени открыл книгу в том месте, где лежала самодельная закладка, сделанная из страницы школьной тетради.

«Не знаю мира и не веду войны, – прочел он подчеркнутые карандашом строчки, – пылаю между страхом и надеждой; оставаясь холодным, как лед, взлетаю под небеса и ползаю по земле. Хочу обнять весь мир, но все ускользает из моих рук…»

– «Хочу обнять весь мир, но все ускользает из моих рук», – задумчиво повторила Фройнштаг. – Меня вдруг осенила странная мысль: жизнь зарождается из взрыва страстей и взрывом страстей завершается.