Александр Тамоников - Атомный перебежчик

– Прошу прощения, товарищи командиры, – сиплым простуженным голосом заявил профессор. – Не могу оказать вам полное гостеприимство, как вы того заслуживаете и как того требуют рамки приличия. Но, увы, фашисты не дают нам быть воспитанными. Голод, в городе второй год голод. И умирают люди.

– Что вы, что вы, Лев Сергеевич, – запротестовал Шелестов. – Сейчас воспитанными товарищами должны быть мы – военные. Нам и народ защищать, и заботься о тех, кому трудно. Все-таки у нас паек офицерский. Вы уж не откажитесь с нами чаю попить.

Буторин, ждавший с вещевым мешком в дверях, уловил кивок Максима и подошел к столу. Профессор смотрел, как на столе появились две буханки ржаного хлеба, шесть банок гречневой каши с мясом, два больших куска колотого сахара, три плитки шоколада, большой брикет прессованного чая, пять пачек галет и… целая горсть конфет «Мишка на Севере». Горохов судорожно сглотнул слюну и долго не мог сказать ни слова, глядя на такое богатство. Наконец он справился с собой и замахал руками:

– Нет, нет! Я не могу этого принять. Вы с ума сошли! Вам воевать, вам с врагом сражаться, а мы будем ваш паек есть. Вам силы нужны… Как это говорится: твердая рука и верный глаз. Нет-нет, товарищи, и не уговаривайте!

– Дорогой вы наш профессор. – Сосновский подошел к Горохову, с улыбкой взял его под руку и подвел к столу. – Понимаете, мы сейчас на отдыхе, у нас трехразовое питание по хорошему разряду. Скоро мы отбудем… э-э, к месту прохождения службы, и нас снова там будут кормить. Ну никак боевая подготовка не пострадает из-за того, что мы вам принесли. Я вам по секрету даже скажу вот что, Лев Сергеевич. Командование и политработники даже поощряют, когда бойцы и командиры, посещая город, привозят с собой продукты и делятся ими с ленинградцами. Вы поймите, что у нас там, на позициях, тоже сердце кровью обливается, когда мы думаем о том, что происходит в Ленинграде. Да какой нам смысл сражаться, если вы умрете с голоду! Это наша помощь вам, дорогие ленинградцы, помощь вам за ваше мужество и стойкость. Не можем мы спокойно воевать, когда думаем о вас. Понимаете?

Последние слова Сосновский произнес, глядя пристально в глаза профессору, тот не выдержал этого искреннего взгляда и смутился. Горохов прошелся по комнате, дернул нервно шеей, дернул еще раз, зябко потер руки, потом снова вернулся к столу и посмотрел на продукты.

– Вы, конечно, правы. Сейчас такое время, что каждый делится с ближним всем, чем может. А кто ближе своему народу, как не Красная армия. Хорошо! Я возьму, но только потому, что в соседней квартире живут дети, которые остались без родителей. У них мама умерла этой осенью, а их двое.

– Как так? – опешил Буторин. – А почему же они…

– Нет, вы не поняли меня, – поспешил успокоить гостей Горохов. – Старшая девочка, ей четырнадцать уже, она на фабрике шьет белье для красноармейцев. У нее продуктовые карточки от фабрики. Тем и кормятся. А здесь у нее в квартире младшая сестричка. Она не может ходить. От голода у нее суставы опухли. Ей обязательно нужны витамины. Ведь она еще растет, организм должен развиваться.

– Профессор, делайте, что хотите и поступайте так, как вам велит ваше сердце, – закончил споры Шелестов. – А сейчас давайте-ка заварим чайку, посидим и поговорим. Лучше всего разговоры разговаривать за чаем. Правда?

Молчаливый Коган вздохнул и, убедившись, что тягостные споры закончены, взял чайник, и стал наливать в него воду. Сосновский, насвистывая «В лесу прифронтовом», начал расставлять чашки. Но тут все, включая и Шелестова, и самого хозяина квартиры, обратили внимание на Буторина, который свернул пакет из бумаги и стал выкладывать туда из своего вещмешка шоколад, сахар, сухой прессованный фруктовый кисель, галеты. Ни на кого не глядя, он вышел, хлопнув дверью.

Двери в Ленинграде давно уже не запирали. Общая беда сблизила, сдружила ленинградцев. А если и находились такие, кто шел воровать, чтобы потом продать ворованное на рынке или обменять на продукты, так тех выявили еще в первую зиму. Тут и участковый не нужен. Все всех знали и всем доверяли.

Буторин вышел на лестничную площадку и остановился. Под окном, забитым фанерой, намело немного снега. Первый порыв теперь смутил самого Виктора. Он помнил себя десятилетним мальчишкой. Голод, Гражданская война, разруха. Взрослые еще как-то могли перебиться, найти выход из положения. Но дети… Они были самые беззащитные. Вот кто не должен страдать, вот чья боль является настоящим кощунством. Даже со стариками проще. Им ни смерть, ни лишения не страшны. Они ведь пожили уже. А дети за что страдают?