Николай Прокофьев - Лепила

Да, по этому поводу не грех было и чашечку гекуро пропустить.

…Гуру сумел удержаться от мгновенной реакции на мой выпад. В противном случае он выдал бы свое неподдельное удивление. А этого делать никак нельзя. Человек в маске не должен выглядывать из-за нее ни при каких обстоятельствах, пока не кончится маскарад.

При слове «полковник» он словно вспыхнул внутренней фотографической вспышкой. Как будто хотел запечатлеть меня именно в этот момент, чтобы потом, на досуге, спокойно изучить на предмет осведомленности. Думаю, это ему вполне по силам. Меня в этом случае выдали бы глаза – в них отразился бы мой посыл. А имея возможность разглядеть этот посыл, можно легко определить, притворяюсь я или на самом деле что-то знаю.

Но я-то знал, что бью в самую точку. Называя условный пароль подельников, я открывал свои карты. Становится понятно, что эту наколку дал мне именно амбал (никто другой так Гуру не называл), а также что амбал в настоящее время находится не в самой лучшей своей форме, потому что вынужден проболтаться. Скорее всего – под серьезным давлением оперативников. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: Андрей задержан и дает показания. Совсем скоро он сознается в своих преступлениях и выдаст того, кто заставил его их совершить.

Именно для того, чтобы Гуру прошел по этой цепочке, я и назвал его «полковником». Это был мой сигнал к тому, что пролог нашей драмы закончился, действие начинает двигаться к кульминации.

Как бы то ни было, а ненависть к таким, как Саймон, я испытывал самую настоящую. Не политически правильную, обусловленную международной обстановкой, не показную, а простую человеческую.

Если человек преступает юридический закон, это плохо, за этим обязательно должно следовать наказание – суд, тюремный срок, исправительные работы. Но каким должно быть наказание в случае, когда злоумышленник преступает законы человеческого бытия, те самые, что начертаны на скрижалях, данных нам, как завет для земной жизни? Что делать с таким преступником?

На мой взгляд, он не достоин жить среди себе подобных. Куда его в этом случае деть – это дело техники. Можно сослать на необитаемый остров, можно спрятать в глубокую шахту, можно, как было во все времена, – лишить жизни. Гуманно ли это? Не знаю. Уверен в одном: общество должно избавиться от такого выродка.

Выходило, что, соглашаясь с предложением Гуру, я нисколько не ломал свои жизненные принципы. Я был полностью согласен с его стремлением очистить землю еще от одного негодяя. В этот момент во мне не было и тени сомнения: Гуру толкает меня на бой с монстром. Я ясно понимал, Саймон – реальный военный преступник, заслуживающий кары.

В тот день Королев А. Д. показал мне старые фотографии, сделанные во времена его военной молодости. Сделанные там, в кишащих страшными обитателями джунглях. Нормальному человеку такое лучше не видеть: сожженные деревни, обуглившиеся трупы со вскинутыми, словно в мольбе, руками. Маленькая девочка, ревущая над трупом матери, женщина с мертвым ребенком на руках, распятые пленные солдаты.

И тут же рядом – бравые головорезы с неизменной улыбкой и возбужденными взглядами удачливых игроков. И снова смерть, теперь уже в виде дорогих трофеев.

А вот и сам Саймон – бритый солдафон с агрессивным, словно с плаката, лицом, которое не спасала наглая ухмылка, выдаваемая за улыбку. Мистер ужас, у которого даже родинка походила на каплю засохшей крови. Волевой взгляд представлял в нем не командира – предводителя. Да, именно так, поскольку в этих условиях не могло быть нормальных человеческих отношений. Все подчинялось первобытной злобе и животным инстинктам.

Я незаметно взглянул на Гуру. Неужели этот человек – мостик между мной, живущим в цивилизованном мире в начале двадцать первого века, и тем монстром, что изображен на пожелтевшей фотографии? Стоит мне прикоснуться к собеседнику и получится, что я трогаю само время. Если все так, как говорит Королев А. Д., то мои предположения верны.

Сами собой всплыли в памяти кадры кинохроники. Нюрнбергский процесс. Кучка несчастных, но по-прежнему высокомерных палачей против всего цивилизованного мира. Пусть это только часть, шайка неудачников, не сумевших спастись бегством, но она – живое (пока еще живое) воплощение того страшного явления, которое называется «нацизм» или по-итальянски – «фашизм». Зло в процессе наказания, зло, преданное в руки закона, зло, публично обличенное и низвергнутое. Кому-то тогда казалось, что такое больше не повторится.