Максим Шпагин - Антиквар. Тайна золотого эшелона

Сверху накладывал новый грунт и на нем писал. Понятно, что при таком поновлении, ничего прежнего сохраниться не могло.

_____

*ЛЕВКАС (от греч. leukos – белый), меловой грунт в русской средневековой живописи.

Но если старый левкас не крошился и держался прочно, мастер мог просто наложить свою живопись поверх старой. В таких случаях нижний слой иногда чуть заметно проступает этаким слабым рельефом.

А в той иконе, что показал мне антиквар, никаких рельефов не наблюдалось. Более того, владелец несколько раз показывал свое приобретение разным специалистам. Те смотрели так и сяк, но пришли к выводу, что нижнего слоя не существует. Так что имелась только старая доска и весьма посредственная живопись начала ХХ века.

Меня антиквар этот спрашивает: «Может возьмешь?». А я еще собирался по делам в другую область ехать. Икона большая, в машину еле-еле убирается. И я сказал, что заберу на обратном пути. «Только уж не обмани», – беспокоился он. В общем, я дал задаток и уехал. На обратном пути забрал.

Дома стал смотреть подробно.

Изображена была Богородица с младенцем на руках. Живопись сделана маслом и вполне аккуратно. В общем, за скромную цену образ вполне можно было продать. Но я решил попробовать заглянуть чуть глубже.

Сложность состояла в том, что масляную живопись никакими растворителями трогать нельзя. Потому что можно повредить нижний слой. Но в первую очередь требовалось убедиться, что этот нижний слой существует.

Я сделал окошечко на полях – ничего нет, один левкас. Сделал еще окошечко в другом месте. Тот же результат. И третье окошечко – тоже пусто.

Неужели, думаю, в самом деле пустышка?

В конце концов, решился сделать окошечко на щеке изображения.

Точность тут требовалась ювелирная. Снятие слоя масляной живописи очень тонкий и трудоемкий процесс. Поскольку растворителями пользоваться нельзя, берут скальпель, точат его до остроты бритвы и начинают аккуратно, по миллиметру срезать. Причем очень осторожно! Надо очень сильно руку набивать, чтобы чувствовать, где можно срезать и сколько можно. Это самый сложный вид реставрации.

И, разумеется, цена вопроса была велика. Одно дело напортачить где-нибудь в стороне, где кроме фона ничего быть не может. Совсем другое – неосторожным движением изувечить изображение в районе лица.

В общем, я повязал на лоб повязку, чтобы, когда работаю, наклонившись, пот на икону не капал, и осторожнейшим образом взялся за скальпель.

И сразу пошла хорошая живопись!

Как оказалось, новое изображение было выписано точно по контуру старого. Поэтому на полях ничего не обнаруживалось. И рельеф не просматривался.

Но стоило мне раскрыть окошечко на щеке… Все, я стал работать.

Азарт, конечно же, был необычайный. Три месяца по восемь часов в день… Это ж почти квадратный метр площади иконы требовалось расчистить по миллиметру! И цена каждого движения была велика – нигде, ни разу нельзя было ошибиться.

С утра я входил, молился, надевал на лоб повязку и трудился до вечера, не разгибая спины. Другие бы сказали, что я работал, как каторжный, но мне это доставляло необычайную радость.

Когда миллиметр за миллиметром открывается то, что создано великим мастером в XVII веке, это такой восторг, что словами выразить невозможно.

А под конец, когда я уже завершал свой трехмесячный реставрационный марафон, открылась еще одна уникальная особенность этой иконы. Редкая даже для школы Симона Ушакова.

Взгляни, здесь удивительный, совершенно живой взгляд младенца Христа. Он написан был так, что в каком бы месте ты перед иконой ни находился, Спаситель смотрит прямо на тебя. Это завораживает. И дарит такую радость, что я, если бы потребовалось, готов был еще три месяца работать согнувшись, забывая об отдыхе, о еде… Такая удача бывает раз в жизни.

Антиквар замолчал и некоторое время сидел, опустив голову и вслушиваясь в свои ощущения.

Чешский гость не мешал и не торопил, потому что смотрел на возвращенную из небытия Богородицу, и понимал, что смотреть на нее можно бесконечно.

В дверь заглянула женщина (жена хозяина дома). Спросила заботливо:

– Вам чайку не принести?

Юрий встрепенулся:

– Да, принеси пожалуй. И бутербродов.

Заполучив тарелку с добротной закуской, чешский гость не стал чиниться и воздал должное угощению. Но взгляд его то и дело уклонялся от застолья, фиксируясь то на одном, то на другом раритете, попадавшем в поле зрения.

– Знаешь, – сказал он, вдумчиво доедая последний бутерброд, – я всегда полагал, что встретить подобную редкость – все равно что выиграть в лотерею миллион. Но ты, похоже, выигрываешь в каждом тираже. Верно?