Александр Шувалов - Ахиллесова спина

– И как тебе?

– Нормально, – важно проговорил Кандауров. – Укрепляю воинскую дисциплину. Вчера объявил строгий выговор твоему приятелю Садко.

– За что?

– Оскар… помнишь такого?

– Бобров, что ли?

– Он самый.

– Конечно, помню. А что с ним случилось и при чем тут Садко?

– Его срочно перевели в другое управление. Зашел вчера за вещами. Садко проводил Игоря до выхода.

– И вежливо попрощался с ним, – предположил я.

– Безобразие! – возмутился Сергеич. – Махать кулаками – последнее дело! А также ногами.

– И я того же мнения. Кстати, тебе не предложили возглавить управление по-настоящему, всерьез и надолго?

– Было дело. Но я отказался.

– Напрасно, – заявил я. – Тебе очень пошел бы генеральский мундир.

– Это точно, – согласился Сергеич. – Такой был бы красавчик!..

На выезде из Брянска мы остановились. Я вышел из машины, пересел вперед, поближе к товарищу начальнику управления, и замер в почтении.

– Значит, так, покойничек. – Сергеич достал из бардачка толстый конверт. – Здесь кредитные карты, наличные деньги и документы. Когда ляжешь под нож, позаботься, чтобы новая физиономия соответствовала той, что на фото.

– Какие паспорта?

– Основной – британский. Пора тебе побыть англичанином.

– Понятно.

– У нас, сам понимаешь, операцию делать нельзя, так что клинику найдешь сам. Справишься?

– Вполне.

Есть у меня на примете и клиника, и врач. Один из лучших в Европе. Живет этот виртуоз не в Швейцарии или Германии, даже не в Польше, а на Украине, в веселом городе Одессе на пересечении улиц Дальницкой и Балковской. Там Илья Станиславович и трудится, изредка выезжает на гастроли. Гонорары у него, насколько мне известно, ничуть не меньше, чем у звезд шоу-бизнеса.

Мне придется здорово постараться, чтобы договориться с ним по деньгам. Дело в том, что он считает себя моим должником. Много лет назад я выручил его сына. Мальчонка с тех пор изрядно заматерел, разбогател, заделался самой настоящей свиньей и прекратил всякие отношения с родным отцом. Впрочем, это не мешает самому отцу нежно его любить.

– Просьбы или вопросы есть? – как и положено, поинтересовался Сергеич.

– Почему за этим Саймоном наш бывший босс послал именно меня?

– Работодатели попросили.

– Не понял.

– Обидел ты их сильно, – пояснил куратор. – В прошлом году в Будапеште, забыл уже?

– Теперь вспомнил.

– Что еще?

– Просьбы. Аж целых две, – елейным голоском проговорил я. – Первая насчет квартиры. Нельзя ли ее сохранить за мной?

– Постараюсь, но не уверен.

Прощай, родная двушка с большущей прихожей и лоджией!

– Теперь вторая, о том самом китайце.

– Да, конечно. – Сергеич достал из бардачка диск и передал мне. – Ознакомься на досуге, но перед сном не читай.

– Почему?

– Не заснешь, – лаконично ответил мой куратор. – Что еще?

– Как долго мне сидеть на дне?

– Месяца четыре. Как раз успеешь разносить новую мордашку и привести себя в порядок. Потом сам выйдешь на связь, – сказал полковник и полез в карман за флягой. – По чуть-чуть?

– Лучше по литру, – отозвался я. – Но не сейчас, а когда вернусь. – Я протянул ему руку. – Бывай.

Машина развернулась и укатила, а я остался один на шоссе, в темноте и раздумье о том, как бы скоротать время. Герой бессмертного романа Семенова, помнится, сидел на травке и гладил ее ладонями. А у меня что-то нет настроения мочить задницу.

Я немного прогулялся, зашел под навес на остановке, приземлился на скамейку, глянул на часы и с большущим удовольствием принялся просто сидеть и ничего не делать. На это у меня было еще минут сорок. Раньше Костя Буторин не приедет. Как и позже. Мой первый командир имеет милую привычку всегда и везде появляться вовремя.

– Это, извините, уже не стол, а самая настоящая поляна!

Декабрь, мертвый сезон. В ресторанах здесь, на юге Франции, уже не слышен родной русский мат. Никто не швыряется мебелью и не дает на чай в особо крупных размерах. Опустели бутики и ювелирные лавки, в отелях образовалась масса свободных номеров. Куда-то подевались любители погонять со свистом на дорогих машинах по ночным улочкам. Тоска.

Скромно, но со вкусом одетый джентльмен чинно прогуливался по набережной. Он любовался бухтой, парочкой не особо роскошных яхт, стоявших на рейде, приветливо улыбался прохожим. Остановился, облокотился на парапет, подставил новое лицо неяркому солнышку и замер.