Алексей Балабанов - Брат и Брат 2

© ООО «Кинокомпания «СТВ», 2022 г.

© ООО «Издательство АСТ», 2022 г.

Исторические события зачастую замечательны тем, что очевидцы и даже участники в упор не замечают их «всемирно-исторического значения». Так, подавляющее большинство петроградских обывателей не заметили Октябрьской революции: за окнами стреляют – пустяки, дело житейское, к утру все успокоится. Да и до самих победителей не сразу дошло, что они победили.

Вот и десяток человек, собравшихся майским вечером 1997-го года в задней «зале» одного каннского ресторанчика, могли показаться участниками провалившегося заговора, ожидающими, что за ними вот-вот придут, но никак не людьми только что совершившими революцию в русском кино. Сама по себе аура места – страшная сила: кто-то постарался найти для вечеринки в честь фестивальной премьеры такую вот «залу». Низкие, тяжелые, какие-то средневековые своды и – или это аберрация памяти – никаких окон. Представить, что снаружи нежится в лучах заката, отработав обязательную дневную программу, главный мировой кинофестиваль, было решительно невозможно.

Сергей Сельянов хмуро мерился взглядом с бутылкой красного вина. Алексей Балабанов томился в отсутствии гитары: где, как не на дальних берегах, исполнить заветную «Разлуку», да вот инструмента нет, и одолжить не у кого. Один лишь Сергей Бодров-младший беззаботно подбивал отца, Сергея Бодрова-старшего, сыграть в трясучку и хвастался понтовым пиджаком: «Это я у папы выиграл». В общем, «Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал».

Посидели и разошлись: никак не пир победителей. Между тем этот день, 17 мая 1997 года, стал и остается главным днем в истории современного русского кино, днем мировой премьеры фильма «Брат», которую, собственно говоря, и обмывали. И жизни присутствующих разделились в тот вечер на до и после «Брата».

Алексей Балабанов избавился – как отрубил – от репутации интеллигентного мальчика-провинциала, интерпретатора Беккета и Кафки, любимца ленфильмовских либералов во главе с Алексеем Германом. Стал тем самым Балабановым. Жгучим, нервным, ненавидимым или боготворимым поэтом, одно присутствие которого будет оправдывать следующие полтора десятилетия само существование русского кино.

Сергей же Сельянов – трудно поверить, да – казался тогда едва ли не музейным артефактом. Дядька такой бородатый, ветеран андерграунда, ухитрившийся еще в 1980-м снять на ворованной пленке назло большевикам фильм «День ангела». Автор еще двух авторских притч («Духов день», «Время печали еще не пришло»), широко известных в узких кругах. «Брат» в одночасье зажег звезду уникального продюсера, умеющего примирить непримиримые искусство и коммерцию.

Ну а Сергей Бодров из смазливого экранного солдатика («Кавказский пленник», Сергей Бодров-старший, 1986) и ведущего телепрограммы «Взгляд» обернулся «всенародным братом», живым мифом. И через какие-то пять лет воплотил, повинуясь законам мифологии, максиму «жить быстро, умереть молодым».

О «Брате» все уже сказано, разложено по полочкам, известно в подробностях.

Мгновенное решение Балабанова, увидевшего в Сочи Бодрова в «Кавказском пленнике», делать фильм вместе – именно «вместе», а не «с» – образец режиссерской интуиции, хоть в учебники киномастерства пихай.

Немыслимая, в пределах статистической погрешности, стоимость производства. Фланелевые рубашки Балабанова и купленный на барахолке свитер, в которые Надя Васильева, художник по костюмам и жена режиссера, обрядила Данилу Багрова, – предметы реквизита в жанре «голь на выдумки хитра» стали чуть ли ни мэмами.

Фрукт – яблоко. Поэт – Пушкин. Балабанов – последний гений русского кино. Бодров – последний герой.

– Не брат ты мне… У вас есть «Крылья»?… Оттопыримся…

Но и четверть века спустя задаешься вопросом: что это было? Что такое «Брат», эта кристально прозрачная, мнимо незамысловатая вещь в себе?

Немыслимый критический и публицистический срач – иначе не скажешь, – сопровождавший триумф «Брата», сводил фильм к идеологическому феномену.

Курьезно вспоминать, что по горячим следам премьеры «Брата» обвинили ни больше ни меньше как в русофобии: очередная чернуха на потребу западной публике, ни одного человеческого лица, урод на уроде, клевета на русский народ. Когда же выяснилось, что русский народ с этим решительно не согласен, всенародную любовь к Даниле принялись осмыслять в социологических категориях.