Владимир Щедрин - На дальних подступах страны (Негерой-2. Воспоминания о неслучившемся)

Очень хорошо помню, как первый раз побывал в арабской стране. Не важно, в какой. Важно, что на Востоке, про который великий Киплинг, лично мною сильно уважаемый и почти любимый поэт, оригинально и свежо высказался, мол, «Восток есть Восток». Очень умная мысль. Ее смело можно тиражировать на все существительные могучего русского языка, что, собственно, повсеместно делается. Но почему-то Киплинга помнят, а остальных – не очень приветствуют. Кругом завистники!

В арабских странах всегда, что характерно, либо готовится, либо идет, либо только что завершилась война. Это делает ближневосточный регион совершенно неповторимым, притягательным и значительным для всех – политиков, разведчиков, экономистов, арабистов, бандитов, торговцев, шарлатанов, журналистов, писателей и представителей других профессий, в том числе древнейших.

Война на Ближнем Востоке бывает разная – большая и маленькая, интенсивная и вялотекущая, с жертвами и без (в арабском варианте желательно без). Все это, как правило, при братской помощи собирательного образа СССР, с одной стороны, и примерно такого же образа США – с другой.

Мне, наверное, нет смысла философствовать на данную тему, ведь я уже не безусый юноша, а настоящий полковник. Моя специальность, точнее, профессия – разведка. Но тогда в первый приезд на Ближний Восток я о разведке не думал. Нет, думал, конечно, как все мальчишки, когда смотрел фильм «Ошибка резидента» с бесподобным Жженовым в главной роли. Запомнилось, как он в модном заграничном прикиде где-то во Франции или Германии за бокалом дорогой выпивки устало роняет в разговоре с папой-графом: «Я – разведчик, отец. Каждый зарабатывает, как может…» Красиво!

В разведку я не рвался. Языки мне нравились – это было. И давались они легко по сравнению с большинством сверстников. Поэтому в престижнейший московский иняз им. М. Тореза я поступил без особого напряга и, что совершенно невероятно, без всякого блата. Повезло. Но именно из-за того, что без блата, попал я в экспериментальную группу, которая одной из первых начала учить не свойственный ранее нашему ВУЗу арабский язык. Второй мне дали испанский. Английский, португальский и французский я изучал факультативно, благо, возможности были.

На последних курсах была практика в «одной арабской стране». Уже тогда ко мне начал «присматриваться» КГБ, который напустил как всегда туману и секретности. Так что посылали нас «за бугор» чуть ли не тайно. Работать пришлось с теми же «сапогами». Только не из ГРУ, а простыми военными советниками и специалистами (хабирами, как мы их величали на арабский манер), которых направило в командировку наше министерство обороны и, конечно же, коллегами-переводягами. Они по большей части были из московского ВИИЯ, но попадались и хлопцы из ИСАА, ЛГУ, Баку и Ташкента. Хорошее было время, чуть-чуть стремное, но в целом позитивное.

Во время командировки я «спортивный режим» откровенно и демонстративно старался не нарушать, то есть выпивал много и часто, но аккуратно. С работой справлялся, начальству дерзил в меру. А оно было очень и очень своеобразным. Часть наших старших товарищей, в основном советников, прошли Великую Отечественную. Но, увы, не все из них стали генералами и героями-орденоносцами, заняли «теплые» места в армейских и окружных штабах. Поэтому любили иногда по-отечески «потрепать» молодежь, поучить уму-разуму, дать пинка или просто поорать.

Контингент хабиров помоложе страдал, скорее всего от того, что не застал «суровых военных времен», не завоевал пока своего «места под солнцем» и тоже отыгрывался, как в армии заведено, на молодых. А к этой категории относились, естественно, мы – переводчики. Нам доставалось ото всех. Поэтому и любви особой между спецами и переводческим корпусом не было. Так уж повелось. Бывали, правда, и положительные исключения. Мужики-то они все в основном, положа руку на сердце, были нормальные, только житухой непростой в Союзе придавленные и затюканные…

Теперь-то я думаю, что сложности во взаимоотношениях между разными поколениями сводились к банальной, но вечной проблеме – «отцы – дети». Конечно, между нами была «дистанция огромного размера». Культура, образование, воспитание – все было другим. Ну, представьте себе, с одной стороны, скажем, безусого мальчонку-виияковца, или мгимошника, потомственного москвича с Арбата начала 70-х, у которого с рождения все было «в шоколаде»: папа-полковник Генштаба или ответственный работник ЦК. Добавьте к этому еще отсутствие жизненного опыта, прущие из всех щелей гонор и юношеский максимализм, неумение понять и, если надо, простить другого человека, не такого, как ты. А с другой – умудренного опытом седовласого подполковника лет сорока с хвостиком, детдомовца, выходца из рязанской глубинки, прошедшего фронт. После войны заброшенного злой судьбинушкой в Забайкальский или Среднеазиатский военный округ, дети которого и метро-то первый раз увидели лет в 18.