Виктор Ковригин - Махно. Полковая казна

Лентяи и пьющие мужики с его приездом, начали собираться на площади перед сельсоветом и митинговать на темы «справедливости»: всем всё поровну и все обязаны дружно вступать в доблестные ряды колхозников. Было их немного, да и откуда взяться в те времена бездельникам и пьяницам. Терять им было нечего, потому что у них НИЧЕГО не было, в отличие от большинства крестьян, мужиков крепких, работящих, заботящихся о своих семьях, которые вкалывали от зари до зари, которые хотели просто жить. Жить в достатке, рожать детей и радоваться жизни. Им не нужны были потрясения, они не были против Советской власти, но и не собирались держать на своей шее пьяноту. Но вожди страны Советов думали по-иному.

В общем ранней весной, по совету дядьки Фомы Кожина, отец и все земляки, то же вступил в колхоз. Пришлось отдать в колхоз лошадь, трёх свиноматок, пять коз и птицу. Кроме того три пуда пшеницы, картошку, овёс и семена подсолнечника и кукурузу. Так же поступили и наши земляки. Посевную в колхозе кое-как провели. Кто больше всех ратовал за колхоз, тот меньше всех работал, но зато требовал себе по максимуму. В общем, урожай на плодороднейшей Украинской земле, уродился хуже, чем на солончаках. Дальше – хуже. Половина скотины за зиму пала. К весне тридцать второго года на посев в колхозных закромах ничего не осталось и пошли по дворам активисты с требованием сдать излишки зерна и корнеплодов. А тут ещё продразверстка в помощь рабочему классу. Рудь начал косо посматривать на зажиточных мужиков. Вскоре ему в помощь прикомандировали взвод красноармейцев.

Через месяц первые десять семей, тех, кто не вступил в колхоз, под конвоем отправили в Сибирь, а их имущество и скот раздали малоимущим и оприходовали в колхоз. Дома их тоже достались безпортковым босякам. Но не все безропотно шли в ссылку. Дядька Щусь был зажиточным мужиком, волевым и крутым по характеру. В колхоз вступать отказывался принципиально. Когда к нему пришли, нет, не арестовывать, а изымать скотину, он выскочил во двор с шашкой наголо и кинулся в хлев. Там он рубал налево и направо, порой не убивая, а только калеча скотину. Нужно сказать, что скотины было много: только лошадей три кобылы, а бычков, коров и телок больше десятка. Вой скотины, доносящийся из хлева, был жуткий. Когда Щусь выскочил из хлева, он был с головы до ног в крови, глаза его дико сверкали. Пришедших за ним солдат охватила оторопь. Бойцы не решились войти во двор, а Рудь спокойно вынул из кобуры маузер и пол обоймы всадил в Щуся. На выстрелы из хаты выскочила жена Щуся, Матрона. Недолго думая, Рудь пустил и в неё две пули. За этот «подвиг» Рудя не только не наказали, а наоборот ещё и наградили.

От таких бесчинств народ вообще притих. «Раскулачивание» продолжалось. Дом дядьки Щуся, под железной крышей и с хорошим подворьем, по решению парт ячейки, достался пьянице и подзаборнику Гене Лаптеву. Достался за то, что он был самый неимущий, и у него было девять душ детей мал, мала меньше. Жили они впроголодь в полуразрушенной хате, которую и хатой то можно было назвать, только глядя на неё издалека. Так вот, торжественно передали ему добротный дом, а он через неделю продал в соседнее село железо с крыши, дубовые с ковкой ворота и всю живность, которую ему тоже выделили. На вырученные деньги он устроил грандиозную попойку, на которую позвал всю голытьбу села. Пил он целый месяц, пил до тех пор, пока не издох в канаве под забором. А его семья, (старший из детей был моим ровесником) подалась из села в город, к родственникам. Но по дороге сгинула неизвестно где.

III

Я тогда был ещё мал, чтобы разбираться в политической ситуации, но всеми фибрами души чувствовал надвигавшуюся беду. Отцу и матери приходилось все больше времени работать в колхозе, иначе могли не поставить трудодень, и мы с Христинкой, ей тогда было чуть больше годика, и она ещё не ходила, а только ползала по хате, были предоставлены сами себе. Ни бабки, ни деда у нас не было. Они померли ещё в двадцатых годах. Поэтому заботы, по домашнему хозяйству и скотине лежали на мне.

На днях молодая свиноматка опоросилась. Мать собиралась с утра помогать ей, потому что у свиньи был первый опорос. Но свинья, есть свинья, не дожидаясь помощи, опоросилась ночью. То ли сперепугу, то ли что, но половину поросят она сожрала. Отец хотел её сразу пустить на мясо, поскольку такие свиньи считались бешеными и могли пожрать потомство и от других свиней. Но мать упросила его не делать это. Кто же мог знать, что какая-то свинья может принести столько горя и страдания. Отсадили свинью в отдельный загон, а поросят подложили другой свиноматке. На этом и забыли, в хозяйстве всякое бывает.