Сергей Ост - Странненький

Дальше… Дальше было больше.

Поспать ночью после первого боевого соприкосновения мне толком не удалось. Со стороны западного выезда периодически доносилась отдалённая стрельба, я вскидывался на подушке и снова забывался. Едва засерело, как мне на мобильный позвонил Мигулин и попросил выйти на минутку. Надпочечники впрыснули в кровь адреналин, сердечко застучало и сонливость сдуло, как тополиную пушинку порывом ветра.

Он стоял у подъезда без камуфляжа, с тощим рюкзачком, и нервно курил, источая решительную готовность к действию.

– Мы отходим из города. Ты как, с нами?

– В смысле – отходим?

– Уезжаем. Все наши. С запада ночью зашли и закрепились на въезде силы добровольческого батальона, несколько десятков человек, хорошо вооружены, есть бронированные машины. А по трассе движется войсковая колонна бронетехники. Времени нет, они просто перережут дороги скоро. У нас нет сил их сдерживать, поэтому валим. Рекомендую очень быстро собираться.

Я покачал головой:

– Не, я остаюсь. Мне хватило вчера приключений. Я такое не вывезу.

– Ладно, как знаешь. Но учти, когда старая власть вернётся, всех, кто засветился в ополчении, начнут таскать на подвал. Не отсвечивай.

– Ладно.

Мы обнялись и поручкались.

– А как же референдум? Вернее, как же те, кто готовил его?

Он пожал плечами, давая понять, что никак не может защитить этих людей.

– А куда вы отходите?

– Лично мы с Лампасом к казакам пробиваться решили. А Дыр с Митричем – в Славянск, к Стрелкову.

– До встречи?

– Надеюсь!

Следуя совету Сани, я не казал носа из квартиры весь следующий день. Поэтому узнавал всё, что произошло в Одессе, в буквальном смысле, в режиме реального времени – с поправкой на задержку между событием и его появлением в телевизоре. С животным отвращением следил за нарастанием градуса взаимного ожесточения на улицах города, начавшимися столкновениями, работой провокаторов с обеих сторон. Вечером, когда в Доме Профсоюзов начался пожар, я почувствовал, как у меня тоже растёт температура, а мышцы и суставы начинает крутить и ломать. Видно, ночью простудился. А может ранка воспалилась, обработать-то её я так и забыл.

Я выключил телевизор, чтобы перестать дёргаться от истеричных интонаций дикторов, и долго не мог понять, почему картинка не пропадает. Казалось, тёмный огонь из окон в центре здания, окруженного людьми, продолжает полыхать изнутри телепризмы. Я зажмурился и помотал головой, чтобы прогнать наваждение, но вместо этого к сетчатке прилипло видение быка, каменного или медного, который держал вытянутые руки вперёд, как бы приглашая в своё нутро, где алели раскалённые угли, источавшие багровый жар.

Когда я умылся, бык пропал с глаз моих. Я лёг спать и продрых долго, благо был выходной. Разбудил меня звонок в дверь. Открыл, судя по голосу, батя, глухо ответил гостю, а тот что-то пробубнил в ответ.

– Призывник, – позвал он. – Спускайся, тебе повесточка пришла.

Оказывается, мы снова разговариваем. Это хорошо. Но повестка! Это плохо.

– Армию по призыву Янукович отменил, – сказал я. – Шутка так себе.

– Не шутка, Артём.

Я прошаркал к двери, увидел офицера, взял в руки бумажку, повертел. Мда. Зря Дыр с Митричем военкомат не взяли. Хотя у них, наверное, не хватало для этого возможностей.

– Какого хрена? – спросил я.

– Указ исполняющего обязанности президента о призыве в армию, в связи с обострением в стране. Распишитесь в получении.

Мне кажется, если б не испытывающий взгляд отца, я бы закатил скандал или цирк, сказал бы, что меня с кем-то спутали, порвал бы бумажку, выскочил в подъезд и свалил. Но я, молча, взял ручку, поставил подпись, где следовало, и вернулся в постель. А там уже начал думать. Позвонил одному другану, другому. Большинство намеревались отмазаться тем или иным способом, в основном – заплатить. Но у меня не было ни подхода к военкому, ни денег, чтобы заручиться его благосклонностью и получить заветное освобождение. К бате обращаться было бесполезно. Оставалось одно – талантливо косить, надеясь на то, что повезёт.

Я врубил телек и узнал подробности вчерашнего пожара в Одессе. Число жертв и реакция на произошедшее от многих обывателей и медийных персон были столь чудовищны, что я впал в свой привычный ступор. Но на этот раз приступ был очень острым и тягучим, он длился и длился часами, лишив меня энергии и желания двигаться и с кем-либо говорить. Матушка приволокла из аптеки какие-то колёса и насильно скормила мне парочку. Чуток помогло – я стал скупо изъясняться и вставать в туалет. Но в целом, состояние было аховое. Однажды в полудрёме мне представилось, что моя грудная клетка была одним из окон Дома профсоюзов, выходящим в обугленную комнату, где нашли погибших. Очнувшись, я пошарил рукой под майкой, почесывая зудящую подживающую ранку, и свёз пальцем схватившуюся на ней корку. Чертыхнувшись, вытащил руку и посмотрел на неё. Кончик пальца был измазан блестящей смесью крови и сажи.