Алексей Игнатов - Исповедь солдата

Жизнь как цветок, ты смотришь – всё красиво, рассвет, гитара, девчонки, пацаны. Но ты пойми, ведь жизнь не только измеряется друзьями, и родители так же молоды, как мы, твоё безделье время прогорая, позабыв о работе, мамке и отце, и полюбив свободу и друзей благословляя, забыв о чувствах и понимании в семье.

Но они простят, ведь это родительское бремя, любви у них не занимать, но забывать родительское поколенье нам предстоит до не дай Бог какой-нибудь беды.

Но Вы простите, ведь жизненное кредо всегда любить и оберегать своих детей, и пусть они в надежде не забудут и пронесут бессмертие родной души.

Десять суток пролетели незаметно. За мной пришёл старший лейтенант Гусов, который с большим презрением в глазах повел меня в роту. Все готовились к ужину. Дежурный прокричал о построении. Мы быстро построились на взлётке, и тут я понял, что сейчас состоится моё унижение перед всей ротой. Так оно и произошло. Теперь и Гусов вылил на меня всю грязь перед молодым поколением, обвинив в дезертирстве. Разумеется, хорошую форму надеть мне не дали, встал в строй последним, и нас повели на ужин. Я прекрасно осознавал, что служба в роте специального назначения «Кондор», хоть пока и не официально, но закончена. Я задумался над тем, как в дальнейшем можно было бы избежать унижения не только от офицеров, но и от молодых солдат. Хотя среди них были и их деды, мои черпаки, те больше меня знали и относились с пониманием.

Последней каплей терпения стал приказ Гусова, уничтожавший меня уже как личность. Я зашёл в коридор столовой и дождался очереди, и тут прозвучал приказ: «Игнатов, выйти из строя, принять упор лежа на отжимание!» Ещё с КМБ мы знали о негласном законе роты: не стирать чужого, не поднимать упавшую с тарелки пищу, не класть еду на столы, не есть в одиночку или под одеялом, не принимать упор лежа в столовой или в туалете. Разумеется, я отказался выполнять приказ, чем ввел Гусова в состояние бешенства. Положив мне левую руку на шею, он с криками стал наносить удары в пресс и в грудь, благо, что я стойко и безболезненно переносил это, по привычке, благодаря правильному тренированному дыханию. Но ему этого показалось мало, и он силком попытался нагнуть меня и сбить с ног. Деваться было некуда (его вес превосходил мой примерно на 25 килограммов), пришлось вырваться и бежать сломя голову. Тормозили только старые расхлябанные сапоги. Я нацелился в штаб полка, но, по причине своего недавнего приезда, не знал, где он находится. Забежал в чью-то казарму и попросил о помощи, но офицеры на мою просьбу не отреагировали. В итоге, сдался старшему лейтенанту – он настиг меня. Мне даже показалось, что бег отрезвил Гусова, заставил его задуматься, что я мог с собой в этот момент сделать. Мы спокойно пошли в роту. Я остался без ужина.

Старший призыв отнесся с пониманием и даже с уважением к тому, что я не сломался, и после ужина они решили перевести меня из духов в черпаки (это обязательная процедура для нашей роты). Отказаться я не мог. Поставил крепкий стул, на него второй, только ножками вверх, и встал ногами и руками на каждую ножку – короче, жопой к верху. На это зрелище собрались все духи, ведь им в будущем тоже предстоит это пройти. Ровно 12 ударов, со всей силой бляхой по заднице – конечно, я и не то ещё выдерживал, но всё равно было очень больно.

Вечером состоялся разговор с каптёрщиком о моих ботинках, которые я отдавал ему на сохранение, но внятного ответа я не получил. «Опрокинул, пёс», – подумал я.

Конечно, после такого офицерского унижения мой авторитет упадёт окончательно. Лег я с мыслями, как жить дальше, ведь через три недели приедет командир роты Сидоров, и тогда точно будет трындец. Если следовать путем предыдущих бойцов, которые переводились в другие роты, то им приходилось «стучать» и жаловаться на всю систему. Ощущалось душевное раздвоение: одно Я кричит: «Беги!», а другое Я отвечает: «Крепись, выдержим». Мне оставалось служить 7 месяцев. Честно говоря, я так заколебался, будто выжатый лимон – вроде и отпуск положен, но из этой роты не отпустят.

Начиналась зима. Я стал забивать на режим и потихонечку шкериться (прятаться), где попало, понимая при этом, что с приездом Сидорова всё пойдет гораздо хуже. Но просто так из роты я уйти не мог. Мне нужно было наказать каптёрщика. Пока все спали, а дневальный щелкал лицом, я подрезал новые ботинки моего должника и аккуратно спрятал их в укромное место.

На следующее утро я пришёл в штаб полка и написал заявление о переводе в другую роту, разумеется, с докладом о происходящих побоях и унижениях со стороны офицеров в роте специального назначения «Кондор». Командир полка принял моё заявление, выслушал меня, и в тот же день за мной пришёл офицер минометной батареи капитан Волошин. Передавая меня ему, Гусов стиснул зубы и прошипел от злости: «Я тебя в покое не оставлю». Что я сделал ему плохого – так и не понял. Я шёл с капитаном и думал о том, правильно ли я сделал, что настучал. Ведь главное – дедов и войну – прошёл, тяжести и боли перенес. Но с ублюдками-офицерами покоя не будет, уж больно любят они дедов и солдат опускать. Так и закончилась моя служба в доблестной и желанной мною роте специального назначения «Кондор».