Никита Суровцев - Махно. Полковая казна

Встретили нас по-родственному, с лобзаниями, слезами и причитаниями. А когда Мэг, вкратце, рассказал об испытаниях, выпавших на мою долю, воцарилось гробовое молчание. Первой пришла в себя тетка.

– Завтра, с утра, пойду во Владимирский собор и закажу поминальную обо всех, безвременно усопших, – как потом оказалось, тетка Елизавета была набожна и по воскресеньям, ходила в храм и соблюдала все церковные посты и праздники.

– Царствие им небесное, – сказала и трижды перекрестилась, мы то же перекрестились, – Однако, жизнь продолжается. Надо Володю поставить на учет. Зарегистрировать, как положено. А то потом ни в школу определить, ни карточки получить, не сможем – .

Елизавета была женщина красивая и чернявая, как моя мама. Такая же стройная, но не имела, той нездоровой белизны, что была у моей мамы. Безусловно, они были очень похожи, и лицом, и в манерах двигаться, и в поведении. Одета тетка была просто, но по-городскому, в темной твидовой юбке, ниже колен, и светло-бирюзовой ситцевой блузке. Волосы у нее были собраны «шапочкой». На ногах были простые парусиновые туфли. В какой-то момент мне даже показалось, что это моя мама передо мной.

Гражданский муж тетки, Оболенский Николай Николаевич был из знатной княжеской семьи. Его отец в начале двадцатого века был градоначальником Санкт-Петербурга, но в свете определенных обстоятельств, их семья иммигрировала во Францию. Николай же остался в России. В то время он учился в Санкт-Петербургской духовной семинарии. Однако революция семнадцатого года круто изменила его судьбу. Семинарию он не закончил, но остался глубоко верующим человеком.

Он был высокого роста, с дворянской осанкой. Его темно-серые глаза смотрели спокойно и вдумчиво. Темные, зачесанные назад волосы, открывали его широкий лоб. Прямой нос и чуть выступавший вперед подбородок, подчеркивали его происхождение. В манерах он был настоящим аристократом. Его характер поражал своей добротой и пониманием, но вместе с тем решения, принимаемые им, были обдуманны и тверды. Одет он был в полувоенный френч и галифе, заправленные в сапоги.

Конечно, расспросам не было конца, но спохватившись, Елизавета, вдруг захлопотала и через пять минут постель в соседней комнате для меня уже была готова. Впервые, за несколько дней я оказался в мягкой, чистой кровати и через мгновение спал крепким сном.

Утром, когда я проснулся, Маккольма уже не было. За завтраком мы с теткой обсудили вопрос о моей регистрации. Сия обязанность досталась ее бывшему мужу, поскольку, он был на короткой ноге с милицейским начальством района. Вопросом, относительно моего дальнейшего обучения в школе, занялась тетя, поскольку, она была преподавателем изобразительного искусства, а по-простому, учителем рисования, в школе, расположенной в соседнем квартале. Позавтракав, мы с Елизаветой отправились, как она сказала, на ознакомительную экскурсию по Ленинграду.

Ленинград предстал передо мной огромным каменным существом. Раньше мне не доводилось видеть столь монументальных зданий в таком количестве. Габариты и пространства города, буквально, поглотили меня. Я, как молекула, как инфузория или «туфелька», чувствовал себя в огромном этом мире.

А тетка, непринужденно, знакомила меня с этим миром,

– Это Фонтанка, это Аничков мост, на той стороне проспекта Казанский собор, вот канал Грибоедова, а это «Спас на крови», это уже Мойка, а вот Александровская колонна и Эрмитаж, это «Медный всадник», а через Неву, Ростральные колонны и «Стрелка» Васильевского острова. Там, вдалеке, Петропавловская крепость, а на этом берегу, если ты посмотришь сюда, то увидишь шпиль Адмиралтейства и купол Исаакиевского собора, – не умолкая говорила Елизавета.

Я впитывал все это, как губка, ссохшаяся от безводия. Все это было неимоверно интересно. Мы побывали на Марсовом поле, прогулялись по «Летнему» саду, «… Где лучшая в мире, стоит из оград…». Там впервые я попробовал мороженое. Его вкус навсегда остался в моей памяти, и еще запомнились слипавшиеся от сладкого пальцы.

Уже под вечер мы вернулись домой. Умывшись, я рухнул на кровать и проспал до утра.

Через пару дней все формальности, по моему проживанию в Ленинграде, были решены.

Я, как юный следопыт, изучал окрестные дворики и улицы. Однажды утром, выйдя во двор, я увидел там парнишку, довольно таки пухлой комплекции. Он что-то собирал в дырявый таз.

– Привет, меня зовут Вотька, – подойдя к нему, сказал я.