Никита Суровцев - Махно. Полковая казна

– Все брось в угол, потом сожжем – .

Она указала на табурет, на котором лежала чистая одежда,

– Это для тебя, – сказала и ушла.

Такого великолепия я никогда не видел. Наверное, с полчаса, я ходил по этой комнате, и с интересом все разглядывал. Затем, забравшись в ванну, я погрузился в тёплую воду и ощутил себя на «седьмом небе». Это было истинное блаженство. Помывшись, я ополоснулся чистой водой, насухо вытерся, и оделся в новую одежду. Одежда была, конечно, не новая, но чистая и отглаженная. Рубашка, брюки, носки и парусиновые штиблеты. Я посмотрел в огромное зеркало. Оттуда на меня смотрел худющий парнишка, с впалыми глазами и с торчащими в разные стороны волосами. Я взял расческу и попытался причесать непослушные длинные, темные волосы. С трудом, но мне это удалось.

Вышел я из ванны, как «новая копеечка».

– Совсем другое дело, – сказала Марта, – А то я уж подумала, что дьяволёнка, или чертенка подобрали наши господа, – и засмеялась.

Она была родом из Германии. Симпатичная, в меру упитанная фрау, лет двадцати пяти. Записалась добровольцем в «протестантскую благотворительную организацию Германии» в 1931 году, и сразу же уехала в нейтральную Швейцарию. Там она записалась добровольцем в Международный «Красный крест» и таким образом оказалась в СССР. Была она приветлива и добродушна. Следила за порядком в особняке, закупала продукты, вернее принимала те продукты, которые доставляли курьеры из торгсина, и давала распоряжения кухарке.

Маккольм строго запретил мне покидать особняк, и я целыми днями изучал его помещения. В доме насчитывалось 16 комнат. Некоторые из них имели вид парадных залов (гостиная, столовая, бильярдная). Обнаружив библиотеку, я допоздна засиживался там, зачитываясь книгами о путешествиях великих мореплавателей. Заметив это Марта спросила,

– А иностранные языки ты знаешь?-.

Я ответил, что нет, тогда она предложила научить меня немецкому языку, и мы почти все её свободное время посвящали этому предмету. Через месяц, я уже сносно мог «шпрехать» на немецком языке, с баварским, как утверждала Марта, акцентом. Мужское население особняка почти не бывали в доме, порой пропадая на целые недели. Кроме нас с Мартой в доме находился охранник, эстонец по имени Ивар и молоденькая повариха Оксана, которая была, как и я, сиротой и миссия разрешила ей постоянно проживать в особняке. Было ей лет 18–19, но была она не по возрасту бойка и расторопна. Ко всему прочему она с удовольствием училась у Марты кулинарии, и постоянно удивляла своими кулинарными изысками. Вот в таких условиях и проходило моё пребывание в особняке.

Этот особняк принадлежал до революции промышленнику англичанину по фамилии Юз. Кстати от этой фамилии и пошло старое название посёлка, а в, последствии, и города Юзовка. Ещё до революции Юзы уехали в Англию, и в дом заселился их новый управляющий Адам Александрович Свицын и прожил в доме до 1918 года, пока красные не национализировали фабрику. После него, на свою беду, в дом заехал с семьей Чумак Иван Васильевич, казначей повстанческой армии Махно. Заехал он в дом с мандатом от самого Нестора Ивановича. Но в том же 1918 году, когда Юзовку захватили войска гетмана Скоропадского, попал в плен вместе с семьей. Гайдамаки гетмана, Всея Украина, отличающиеся особой жестокостью, зверски расправились не только с ним, его семьей, но и всей челядью, проживавшей в доме. Женщин перед смертью зверски насиловали, а челядь по одному вешали во дворе. Самого Ивана Васильевича зверски пытали и издевались над ним не один день. В конце концов, не добившись от Ивана Васильевича нужных им сведений, а именно, где спрятана полковая казна Махно, отрубили ему голову, и водрузили её над воротами. Тело его, больше недели, лежало не захороненное, а челядь и родня висели по всему двору. Когда в город вошли красные, и они (сами не ангелы), но ужаснулись такому зверству.

Эту историю, как то на ночь, рассказал нам охранник-эстонец, добавив в конце,

– Вот неприкаянные души и бродят с тех пор по особняку – .

Мы с Оксаной перепугались, а Марта отругала Ивара за такие побасенки и запретила впредь рассказывать, что либо, подобное. Но зерно страха уже попало в детские, неокрепшие души и вскоре дало свои «всходы».

Я строго соблюдал наказ Маккольма, не выходить в город. Была в доме не широкая короткая пологая лестница, которая спускалась во двор с каменными дорожками и цветущими клумбами, куда я мог выходить беспрепятственно. В дальнем конце двора была беседка, и мои новые знакомые-беспризорники, захаживая на территорию особняка, располагались там. Я нередко выпрашивал для них, у Оксаны, немного еды и тогда мы долго сидели с пацанами и делились своими новостями. Порошки, выданные Селин, Савику, помогли и его, прежде огромный живот, впал внутрь, как и положено голодному беспризорнику. Я особенно сдружился с близнецами, и они чаще других захаживали ко мне. Однажды я рассказал им историю, что поведал охранник. Пацаны сначала, как и я, испугались, и стали неистово креститься. Но чуть позже Савва предложил подкараулить эти привидения. «Дурное дело не хитрое», и мы договорились в эту же ночь заступить на дежурство.