Никита Суровцев - Махно. Полковая казна

Дверь открылась, на пороге стоял рыжий парень в домашнем махровом халате и тапочках.

– Че разорался, – буркнул он.

– Да вот, ребят штаны интересуют – .

– Я же сказал, по мелочам не беспокой меня – .

– Они не меньше десяти «пар» готовы взять – .

– Ты сначала светани джинсу. – сказал Ян, – А потом и про количество поговорим-.

Серега ушёл, прикрыв дверь. Минуты через три он вышел и кинул в руки пакет,

– На заценивай – .

Мы с Яном разглядывали строчку, зипер, лейбл. «Levi’s» был знатный.

– По сто тридцать отдам, если десяток возьмёте – сказал рыжий.

– А если двадцать возьмём, по сто десять отдашь? – спросил Ян.

– Нет, по сто двадцать, – сказал Серега.

Ударили по рукам, Ян отсчитал бабло и передал деньги Сереге. Пакет остался у нас, а Серега пошёл за товаром. Мы отсчитали барыге комиссионные, и он свалил. Подождали десять минут, потом ещё пять минут и начали звонить в дверь. На наши звонки никто не реагировал. Мы стали стучать, затем я в сердцах с силой ударил в дверь ногой, и она распахнулась. Нашему взору предстал коридор, оклеенный обоями, на полу постелен кусок линолеума, а в конце коридора был проём справа. Мы ринулись туда. За поворотом был сквозной проход на чердак соседнего подъезда. Вот так нас «кинули».

Так вот помня этот опыт, мы с Яном были готовы к непредвиденным ситуациям. Да ещё и полутяж, зачем то передал Гуне сумку перед тем, как мы зашли в подъезд.

Гуня первый, я за ним, потом Толик и замыкал процессию Ян. В общем, когда мы не остановились между первым и вторым этажом, я был уже на взводе. Вступив на площадку второго этажа, я с короткого разворота впечатал пятку в челюсть полутяжу. Не осознав ничего, он провалился в глубокий нокаут и плавно оседал на руки к Яну. Тем временем, чуть присев я провёл двойку в печень и челюсть Гуне, которую он удивленно подставил под мой кулак. Парень безмолвно осел, даже не охнув. Я сдернул с него обе сумки, и мы с Яном кинулись на улицу. Выскочив за угол, мы удачно поймали такси.

Садясь в машину, я бросил водителю,

– На Невский, к «Гостинке», шеф – .

Немного отъехав, я расстегнул первую сумку. Там лежали пакеты с вельветовыми штанами, пакеты с такими же рубашками, юбками, куртками. Заглянув во вторую сумку мы увидели ещё пакеты со штанами, несколько коробок с жвачкой, фирменные футболки и что-то по мелочам. Мы смотрели друг на друга, и не сговариваясь, я громко произнёс,

– Шеф, мы передумали, давай в Пулково.

Там мы купили билеты на ближайший рейс до Москвы, и уже оттуда до Перми. Все это я рассказывал в мастерской Владимира Леонтьевича, где мы в очередной раз попивали коньячок. Он от души смеялся над концовкой моего вояжа в Ленинград. Немного успокоившись от смеха, он налил в стаканы коньяка и мы выпили.

– Да, Ленинград. Как много у меня с ним связано, – сказал с грустью в голосе Махно.

– Помнится, я обещал рассказать, как добрался с Украины до Ленинграда, – сказал Махно, – Только это было не просто, для этого мне пришлось пережить еще много приключений. Так вот, слушай…

И мы перенеслись опять в Украину тридцатых годов.

Почти сутки я просидел у могилки отца. В моей голове был полнейший хаос: что делать, куда направиться, где взять еды? Все это усугублялось ещё и тем, что районы, особо подверженные голоду, были отцеплены заградотрядами. Справка, которая была у меня на руках от сельсовета, давала право передвигаться в пределах Сталино (ныне Донецкой) области, да и то только с отцом, а отца уже нет. Деньги отец оставил, но воспользоваться ими открыто было равносильно самоубийству. Но как говориться: «глаза боятся, а руки делают», так и я направился в сторону Юзовки (это прежнее название Сталино), благо отец в, общем, рассказал в каком направлении нужно идти. Отцовский пояс я тщательно спрятал на себе, оставив немного мелочи. До села Малиновка я дошёл только на следующий день. В этом селе жили родственники моих крёстных, и они неоднократно бывали у них на троицу, что бы в родительскую субботу посетить кладбище, где была похоронена мать коки Лены.

Хату семьи Проценко я нашёл только к вечеру. Дядька Филипп и тетка Лукерья встретили меня не приветливо. Они, как и все, голодали. Этот взгляд измученных глаз, окружённых темными кругами, не просто говорил, а кричал и стонал от голода. Не знаю почему, но я не стал рассказывать о том, что мы бежали от ОГПУ и что отец мой умер. Я рассказал, что мама и Христинка померли, и мы с отцом решили пойти на заработки в Юзовку. Отец задержался у Фимы на фабрике ещё на пару дней, а меня отправил вперёд, чтоб я его у них дождался. К своим словам я добавил и деньги, которые достал из кармана и спросил, можно ли на них что-то купить из еды. Дядька Филипп, схватил деньги, и ни говоря, ни слова вышел из хаты. Вернулся он вскорости, и принёс литр горилки. А тетка Лукерья собрала на стол, что Бог послал. Поев, я спросил,