Владимир Гриньков: Я – телохранитель. Забыть убийство

У них тут мода была, наверное, на чёрное. Заявившийся к Китайгородцеву Михаил облачился в чёрную футболку и чёрные же джинсы. Он был ростом низок, но широк в кости, борода лопатой, и волосы на голове пострижены чудно, с пробором посередине — не иначе так выглядели извозчики веке в девятнадцатом.

Будучи настолько немногословным, что это можно было принять за невежливость, он провёл Китайгородцева по тем помещениям, куда доступ, следовало понимать, не был запрещён.

Санузел.

— Твой.

Ванная комната.

— Пользуйся, это всё тебе.

Кухня.

— Готовить умеешь?

Значит, питаться Китайгородцев будет отдельно.

— Верующий?

— Что? — не сразу понял Китайгородцев.

— Молитвы Господу возносишь? Тут у нас церковь домовая есть.

Михаил посмотрел в лицо Китайгородцеву, всё понял, и взгляд его потяжелел.

— Я крещён, но в церковь не хожу, — на всякий случай сказал Китайгородцев.

— Крещён — это не твой душевный был порыв, — веско произнёс Михаил. — Это родители в твоем младенчестве о спасении твоей души позаботились.

Китайгородцев промолчал.

— Неверие в людях оттого, что они могут умом постичь не всё, — продолжал Михаил. — Не укладывается у них в голове то, что невозможно объяснить словами. Но если что-то объяснить нельзя — это не значит, что его вовсе нет. Оно есть. И от него не отмахнёшься.

У него был такой же чёрный взгляд, как у старухи. Сказано же — родственники.

— А тебе и вовсе нужно молиться о спасении души, — произнес Михаил неожиданно тихим голосом, почти шёпотом.

— Почему? — не удержался от вопроса Китайгородцев.

— По деяниям твоим.

— Я не понимаю.

— Ты убивал, — всё так же тихо произнес Михаил, прожигая собеседника насквозь своим чёрным взглядом.

Китайгородцев дрогнул.

— Откуда же вы взяли? — пробормотал он.

— Вижу по глазам. Такое не спрячешь.

Китайгородцев не выдержал и опустил глаза.

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ

«Я убил женщину. Ей было двадцать пять лет, хотя она говорила, что ей только девятнадцать. Убил я её, разумеется, не потому, что она врала про возраст. Она была киллером. Самым настоящим. Девятьсот девяносто девять заказных убийств из тысячи совершают киллеры-мужчины. Это был тот редкий тысячный случай. И этот случай по злой прихоти судьбы достался мне. Я убил эту женщину выстрелом в лицо. До сих пор у меня перед глазами маленькое входное отверстие от пули у неё под правым глазом. Я часто это вспоминаю и мне бывает тошно. Я выстрелил в неё за мгновение до того, как она могла бы меня убить. А перед тем она застрелила троих наших. У неё была хорошая подготовка. Она была убийцей. Я смог её остановить. Я выполнил свой долг… А всё равно мне тошно».

Китайгородцев осмелился нарушить запрет хозяйки, по крайней мере, в той его части, которая предписывала ему «не бродить по дому». Он прошёлся по тем немногочисленным комнатам первого этажа, которые не были заперты. Пункт из длинного перечня обязательных действий, выполняемых телохранителем: изучить и запомнить месторасположение комнат, а также отметить особенности каждой из них, в том числе те особенности, которые могут представлять опасность.

Здесь давно никто не жил. Или даже вовсе никогда не жил. Везде стояла мебель, но ею не пользовались, это заметно. Пыль легла толстым слоем. Нигде не видно ни единого предмета, какого-нибудь пустячка, забытого случайно. Расчёска, старая газета, оставленная в кресле, монета на столе, книга, которую не удосужились вернуть обратно на полку — ничего такого, что могло бы выдать присутствие людей.

Все комнаты выглядели старомодно. Даже светильники смотрелись так, будто в них не электрические лампочки, а стеариновые свечи. Здесь могло бы быть уютно, если бы теплилась жизнь. Но жизни не было.

За целый день Китайгородцев так никого и не увидел. Он даже не мог сказать наверняка, есть кто-нибудь в доме, или Наталья Андреевна с Михаилом отлучились, не предупредив о том своего нежеланного охранителя.

Китайгородцев сел в кресло в зале первого этажа, рассчитывая во что бы то ни стало увидеться с кем-нибудь из обитателей дома. Он не привык быть предоставленным самому себе. Не мог действовать без контакта с теми, кого ему поручили опекать.

Была вторая половина дня. За окнами темнело. Нигде в доме не зажигали света. Китайгородцев, устраиваясь в кресле поудобнее, вытянул раненую ногу. Он готов был ждать до глубокой ночи. В полной тишине, в сгущающемся сумраке, он задремал.