Андрей Воронин - Комбат. Краткий миг покоя

— Не люблю, — ответил Болеславский. — Он приторный.

— Это дело привычки. Зато он вкусный по-настоящему. Вот, хочешь — отхлебни, — Юрий Павлович протянул Ивану свой стакан.

— Ой, нет. Я, если не возражаете, ограничусь светлым. Ну привычнее оно мне, привычнее.

— Не кипятись. Я не собираюсь тебя силой поить, — примирительно поднял руки Юрий Павлович. Судя по интонациям, он достаточно набрался. Неудивительно, учитывая крепость портера. Да любое пиво пьянит быстро, потому что газированное.

В это самое время на другом конце города, в здании того самого завода, где когда-то происходила расправа над бойцами Смотрящего, невозмутимый ингуш Тимур заряжал пистолет. Только что он получил приказ убить заложников. И теперь он неторопливо и со вкусом выполнял этот приказ.

Он любил, когда была возможность, растянуть процесс убийства. Правда, не за счет мучений жертвы — как раз этого Тимур старался избегать. Наслаждение получалось именно от смакования каждой минуты подготовки, от каждого движения руки, от ощущения ребристой эбонитовой рукояти в ладони. Наконец, от звона в ушах и отдачи.

Это было, как поспешная перекуска в столовке и праздничный обед в дорогом ресторане. Первое никто и никогда не смакует, ибо себе дороже. Еще распробуешь и поймешь, что добавляют бравые работники общепита! А со вторым никто не посмеет обращаться, как с безвкусной жвачкой из столовой. Ресторанная еда для того и нужна, чтобы ее смаковать, каждой клеточкой впитывать вкус.

Обойма с маслянистым щелчком встала на место. Тимур достал глушитель, навинтил его на ствол и пошел по замусоренному коридору в сторону каморки, где находились заложники.

Остановившись перед дверью, он приложил ухо к холодному металлу, прислушался. Внутри было тихо. Неудивительно — уже почти полночь на дворе. Спят небось. Внутри тепло, отчего бы и не заснуть?

Достав ключ, Тимур повернул его в замке и потянул на себя створку. Хорошо смазанные петли не издали ничего, кроме мягкого шороха, — как песчинки по бумаге прокатились.

Открылась маленькая комнатушка — три на три метра, с широким топчаном у дальней стены. Тускло горела маленькая лампочка на потолке. Из комнаты повеяло теплым воздухом с легкой струйкой неприятных запахов — заложников не выпускали в туалет, поставив им большую парашу.

Татьяна все-таки проснулась — нервы ее были на пределе, и любой посторонний шорох ей казался грохотом.

Она подскочила на топчане и непонимающе уставилась на Тимура.

— Что такое? — голос был хрипловатый, а язык немного заплетался.

Тимур молча пригляделся к детям. Нет, они спали, как сурки.

— Что случилось? — повторила Татьяна уже более внятно. Она подобралась, словно собиралась броситься на Тимура. А может, так оно и было. Правда, шансы снести с пути стокилограммовую тушу охранника приближались к нулю.

— Ничего особенного, — ответил Тимур. — Дело житейское, мне не привыкать.

Он странно улыбнулся.

Татьяна, как и большинство женщин, имела очень развитую интуицию. А может, дело не в интуиции, а в том, что особенно блестели глаза охранника, и раздувались ноздри, и вообще, он был совершенно не таким, каким помнился еще днем. Тогда он показался Татьяне нестрашным. Скорее, увальнем, чем опасным бандитом. А вот сейчас он стал именно тем, кем был на самом деле.

— Нет, не надо, — прошептала она.

И сама же отметила, что шепчет только для того, чтобы не разбудить детей. Сердце защемило, руки и ноги онемели от страшной мысли.

— Но не детей же, — простонала Татьяна уже громче.

Тимур полез в карман, а второй рукой сделал какой-то жест, который можно было, пожалуй, истолковать как сожалеющий.

— Как приказали, так и сделаю, — вздохнул охранник.

Его голос был искренне сочувствующим. И это стало последней каплей в ее терпении. Татьяна вцепилась руками себе в лицо и закричала:

— Нет, только не детей!

Тимур достал пистолет. Направил его на женщину. Она замолчала, потому что одновременно заворочались и Мишка, и Лена. Вспыхнул в мозгу самый мощный инстинкт — материнский. Он говорил, кричал, что дети должны быть спасены любой ценой. А разум, подло смеясь, отвечал, что здесь, в этой душегубке, просто негде спрятаться и нет возможности остановить горячий свинец, который вот-вот хлестнет по живой плоти, мгновенно вышибая из нее душу, превращая в разлагающийся кусок мяса.

Татьяна попыталась соскочить с топчана. Она хотела сделать для детей хотя бы то, что могла, — прикрыть их собой. Неважно, что эта преграда — ничто; неважно, что, когда она умрет, вообще не останется никакой защиты! Сейчас в женщине говорило только древнейшее необоримое желание — прикрыть потомство любой ценой.