Дэвид Моннери - Боснийский ад

Ему уже перевалило за тридцать, и он был почти убежден в том, что пришла пора менять образ жизни. Практикуясь во многих странах «третьего мира», он достаточно овладел искусством медицины и продолжал совершенствоваться.

Крис не знал как и почему, но пребывание в Боснии нарушило его душевное равновесие. Вспоминая о тех днях, он чувствовал себя более удовлетворенным тем, что помогал детям, а не тем, что убивал дурных людей. Он не хотел прятаться от этого мира. Более того, он хотел жить в нем.

Он посмотрел вверх, на стремительно несущиеся по валлийскому небу серые тучи, и подумал о жизни птиц в Индии. Или Африке. Или в любом другом месте, где он мог оказаться полезным.

У Клинка тоже было ощущение, что жизнь его дошла до перекрестка, и на этот раз до счастливого. Он все никак не мог поверить, что Хаджриджа приехала с ним в Англию и что в последовавшие затем дни они могли быть так счастливы.

Он понимал, что всему этому он обязан долгому ожиданию в Сплите. Если бы она там не читала английские газеты и не приходила в ярость по поводу написанного в них о войне в ее родной стране, она бы с ним не поехала.

— Почему бы тебе в таком случае не вернуться к журналистике? — предложил Дохерти.

— Поехали с нами в Англию, и пиши там себе и печатай правду об этом.

Может быть, ей действительно нужен был предлог, но, как бы там ни было, она поехала, и они устроили нечто вроде четырехдневного медового месяца в гостинице Херефорда, выходя из номера только затем, чтобы поесть, выпить и прогуляться, а потом заниматься по возвращении любовью, болтать и снова заниматься любовью.

Клинок еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, и единственным облачком, омрачавшим его счастье, было легкое, но неотвязное чувство вины. «Неужели хорошее, — спрашивал он сам себя, — может произрастать из плохого?»

Примерно через неделю после этого Дэвид Оуэн и Сайрус Вэнс выступили с планом установления мира в Боснии, который подразумевал разделение этой страны на десять полуавтономных, основанных на этническом признаке округов. Центральное же правительство, оставаясь в наличии, тем не менее не должно было обладать серьезной реальной властью в этих округах.

Джон и Нена Рив услыхали эту новость, сидя за кухонным столом у радиоприемника.

— Может быть, это означает мир, — сказал Рив.

Нена не согласилась, но вслух не высказалась. Когда дело касалось политики, Рив всегда проявлял просто детскую наивность.

Они жили в доме ее родителей, но, несмотря на родительское неодобрение, спали порознь. Постепенно она рассказала всю историю о том, что с ней произошло, причем скорее для того, чтобы выговориться самой, чем дать послушать ему.

Рив все понял и не стал обвинять ее в том, что она не сопротивлялась; он вообще ни в чем не походил на мусульманского мужчину. Наверное, она должна была бы быть благодарной ему за это, но именно такой реакции она и ожидала, если не большего.

Он же на самом деле не знал, как реагировать. Он нуждался в помощи, но не ведал, чем помочь себе, а ей только этого и надо было. «Он остался ребенком не только в политике», — вынуждена была признать она.

Нена посмотрела на него через стол, и он усмехнулся ей. «Ребенок, который спасает город», — подумала она.

«Солдатом быть непросто еще и потому, — думал Дохерти, — что своих товарищей ты считаешь самыми лучшими людьми, а в остальных людях видишь только плохое. И у тебя вырабатывается искаженный взгляд на человечество».

Оглядывая острова и возвышенности, контурами выступающие на фоне встающего солнца, он размышлял, вернет ли человечество себе общее ощущение красоты этого мира.

Вся семья возвращалась домой после затянувшегося уик-энда на острове Харрис в доме ушедшего на покой священника Лиэма Макколла. Им посчастливилось оказаться в редкие для Гебридов спокойные дни посреди вьюжной зимы. Дети смогли вдоволь набегаться по побережью, не рискуя быть унесенными ветрами на большую землю, и ночью засыпали тем крепким сном, который дает только свежий воздух. Ночью же трое взрослых могли спокойно посидеть и потолковать, попивая виски.

До этого Дохерти, сам не зная почему, неохотно рассказывал жене о том, что происходило в Боснии, но в коттедже Лиэма Макколла, в обществе двух людей, готовых слушать и чьим мнением он дорожил больше всего, он решился рассказать всю историю.

— «Земля сорвется с оси... коль по миру анархия пойдет», — пробормотал Лиэм, цитируя своего любимого Йейтса.